— Ты ничего не знаешь и не понимаешь.
— Так расскажи мне.
Она пристально посмотрела на меня, глубоко вдохнула, моргнула раз или два. Опять перевела взгляд на окно, тихонько выдохнула. Я заметил, что она скрестила пальцы на стойке, но не мог сказать, сознательно или нет. На пальцы я долго не смотрел: мое внимание захватило ее лицо. Профиль у нее был замечательный, как у молодой королевы на почтовой марке. Завитки золотых волос на виске, россыпь веснушек на щеках. И эти губы, такие пухлые, такие соблазнительные, ждущие прихода дурака, готового сойти из-за них с ума.
— Так как ты познакомилась с Майклом? — спросил я. — Он ведь только-только вышел из тюрьмы.
— Он писал мне письма, — она говорила тихо, на одной ноте, — нежные письма.
— И ты писала ему?
— Да.
— Он писал об алмазах?
Она покачала головой.
— В письмах он ничего такого писать не мог. Их читала охрана.
— Значит, у тебя был еще какой-то способ связи?
Марике помолчала. Потом протянула руку, взяла с полки стакан. Наполнила водой из крана над раковиной, отпила. Руки не дрожали, ничего такого не было и в помине, но вода вроде бы ее успокоила.
— Я там работала, — наконец ответила она.
— В тюрьме?
— Два года. На кухне.
— И что? Он рассказывал тебе свою историю по частям всякий раз, когда ты накладывала картофельное пюре ему в тарелку?
— Глупец. Ты спрашиваешь меня, как это случилось, а потом говоришь глупости.
— Это дурная привычка, ты права. Продолжай.
Она еще выпила воды, потом провела по губам кончиками пальцев. Я подождал, пока она закончит пощипывать нижнюю губу.
— Майкл был… вежливым. И другим. Американцем в голландской тюрьме. Ему нравилось болтать с поварами и охранниками — людьми, которые жили по другую сторону забора.
Она замолчала, ожидая, что я вверну какую-нибудь шпильку, но я сдержался.
— Он мог спросить о чем угодно. Что я делала вчера? Что собираюсь делать на уик-энд? Какой у меня автомобиль? Часто ли я бываю в Амстердаме? Разумеется, нам не полагалось отвечать на эти вопросы. Нам говорили, что это опасно.
— Если заключенный узнавал о вас слишком много?
— Они могли попросить что-то для них сделать. Что-то им принести.
— Майкл просил?
— Никогда.
— Но он писал тебе письма.
— Сначала — нет. Пока я работала, он только разговаривал со мной. Но потом меня уволили.
— Тогда как же он остался на связи? Ты дала ему свой адрес, когда увольнялась?
— Нет, — она покачала головой. — Я сделала это позже.
— Как?
Она пожала плечами.
— Мне стало недоставать разговоров с ним. И я не знала, говорит ли с ним кто-нибудь еще. От этого становилось грустно. Вот я и пошла к нему на свидание. Случилось это незадолго до его освобождения.
— И он вдруг взял и открылся тебе?
— Он испытывал то же самое. У него… возникли ко мне чувства.
— Понятно.
— Поэтому он рассказал мне про алмазы.
— Готов спорить, ты изобразила изумление. Только про алмазы ты знала раньше, не так ли? Тебе требовалось лишь спросить у кого-то из тюремщиков, за что он сидит, или заглянуть в старые газеты. Возможно, ты это сделала даже прежде, чем он начал заговаривать с тобой. Ведь он привлекал внимание: американец в голландской тюрьме — это диковина. Ты сама это сказала.
Она ждала, пока я выговорюсь, ничего не подтверждая, но и не отрицая. Необходимости в этом не было. Для меня все выглядело очень логично.
— Он бы не сказал тебе, где алмазы. Для этого он был слишком осторожен. Двенадцать лет любого научат терпению.
— Он сказал, что они у него. — Она наклонилась ко мне через стойку бара и понизила голос. — Он сказал, что алмазов много. Но они необработанные.
— Без огранки?
— Без огранки, да.
— Так вот почему он не смог продать их сразу. Ему требовался скупщик. Я думаю, в Париже.
— Не поняла?
— Неважно. Продолжай.
— Это все. После свидания мы писали друг другу письма.
— Конечно. Ты не могла допустить, чтобы он потерял к тебе интерес.
— После освобождения он приехал в Амстердам.
— И ты устроила ему встречу, на которую он рассчитывал. И все было хорошо, пока он не упомянул, что добраться до алмазов не так-то просто, как ты рассчитывала. Что для этого нужны статуэтки обезьян и люди, у которых они находятся. Тебя, должно быть, это потрясло.
Она сжала губы.
— Все было не так.
— А я думаю, так. Ты, если хочешь, можешь придерживаться иной версии. Но ключевой момент — обезьяны, не так ли? Он сразу сказал тебе, для чего они нужны, или тебе пришлось это из него выцарапывать?