— Давай без шуточек, и так тошно.
— Ты сообразишь, что к чему, я уверена.
— Соображу? Я до сих пор не знаю, хочу ли я этого.
— Но разве у тебя есть выбор? Жизнь, похоже, плетет против тебя заговор.
— Господи!
— Это правда. Чарли, пока ты не решишь эту головоломку, покоя тебе не будет.
— Во всяком случае, от тебя. Послушай, а если я переложу все на Бюрграве?
— Гения, который тебя арестовал?
— Возможно, не такое это неправильное решение.
— Он ищет убийцу. Но ты — не убийца.
— Нет.
— Тогда кто?
— Если б я знал… — Я услышал легкое постукивание по стеклу, поднял голову, увидел первые капли дождя. Они сливались одна с другой, образуя текущие вниз ручейки. — И, честно говоря, меня больше интересуют обезьяны. Пьер говорит, что они ничего не стоят, но ты видишь, что тут из-за них творится. На что только не идут люди, чтобы заполучить их.
— Блондинка — характерный пример.
— Благодарю.
— Выходит, обезьяны — ключ к разгадке?
— Думаю, да.
Небо разверзлось, дождь полил, как из ведра, ветви растущего за окном дерева даже пригнуло.
— Или обезьяны, или тот, кто приходил за ними к Бритоголовому и вломился в твою квартиру, — добавила Виктория.
— Да. — Я посмотрел на телефон; дождь продолжал хлестать по окну. — Наверное, все так.
— Ты в этом не уверен?
— По правде говоря, сомневаюсь, что это один и тот же человек. — Я развернулся на стуле, оглядел комнату, чтобы освежить память. — Да, в квартиру вломились, как к Бритоголовому. Но есть и различия. Если забыть про общий беспорядок и порезанные ножом обивку, простыни, одеяла, остается дверь.
— Входная дверь, которую ты нашел на полу.
— Совершенно верно. Тот, кто побывал в моей квартире, высверлил петли, а уж потом вышиб дверь. А тот, кто приходил к Бритоголовому, воспользовался кувалдой или чем-то тяжелым, чтобы дверь проломить. Грубо, знаешь ли, но сработало.
— И разница действительно велика?
— Думаю, да. Высверлить петли — более тонкая работа, она требует больше времени. Зачем ему было это, если кувалда дает нужный результат?
— Может, твоя дверь была прочнее.
— Едва ли. Моя дверь не устояла бы перед кувалдой.
— Понятно, — говорила Виктория медленно, словно собираясь с мыслями. — Если это кто-то другой, то кто?
— Спроси другое: за чем он приходил?
— За обезьянами.
— Правильно. А зачем они им понадобились?
— Мы этого не знаем. Мы ходим кругами.
— Нет, если сделать одно допущение.
— Какое допущение?
— У того, кто вломился в мою квартиру, уже была третья обезьяна.
Я ждал, но недолго. Виктории не составило труда сделать вывод.
— Ага. И он хотел заполучить весь комплект.
— Естественно.
— То есть речь идет о Бритоголовом и Дохлом?
— Я ставлю на них. Мы можем вычеркнуть того, кто приходил к Бритоголовому, — это не его стиль. Впрочем, если бы это был он, у меня нет возможности выйти на него.
— Хорошо. Вычеркиваю его из списка. Что теперь?
— Я хочу выяснить, что такого важного в этих обезьянах.
— И как ты собираешься это сделать?
— Есть кое-какие идеи.
— Какие? Скажи мне.
— Пока не могу. Вдруг они заведут в тупик.
— Чарли, я начинаю думать, что ты пишешь слишком много детективов.
— Ха! — Я мрачно посмотрел на стол. — Вот это мне сейчас не грозит. Я еще не решил проблему с портфелем.
— Я как раз думала об этом. Но все колебалась, спросить тебя или нет.
— Занимался другими делами, знаешь ли.
— Знаю. Но я подумала, может, в тюремной камере, чтобы не терять времени даром, ты…
— Ничего не вышло. Я пытался, но безрезультатно. Как насчет тебя?
— Писатель — ты, Чарли, а не я.
— Ах да, конечно, я об этом забыл. Потому-то мне и платят такие большие деньги, не так ли?
Глава 17
Он дожидался меня около моего дома. Я спустился по ступенькам, мокрым от недавнего ливня, вставил наушники плеера под лыжную шапочку и повернул на запад, не слыша автомобиля, который покатился следом по влажной брусчатке. И только когда автомобиль чуть обогнал меня, я увидел, что водитель глядит на меня, опершись на пассажирское сиденье. Я снял наушники и наклонился к окошку с опущенным стеклом.
— Инспектор Бюрграве, — я говорил очень вежливо, — вы случайно проезжали мимо?
Он сурово глянул на меня.
— Садитесь в машину. — Лишенный эмоций, механический голос.
Я склонил голову набок, всмотрелся в него. Щетина на щеках, мятая одежда, налитые кровью глаза за стеклами очков, что-то засохло в уголках рта. Выглядел он так, словно бодрствовал всю ночь, но я не мог заставить себя поверить, что ночь он провел в автомобиле, дожидаясь, пока я выйду из дома. Такой человек, как Бюрграве, поднялся бы ко мне сам.
— Залезайте, — повторил он.
— Я арестован?
— Просто залезайте в машину.
— Так это неофициальный визит. Боюсь, на это утро у меня другие планы. Может, пообщаемся в другое время?
Бюрграве так сжал руль, что побелели костяшки пальцев. Он глубоко вдохнул, потом неопределенно взмахнул рукой.
— Давайте просто покатаемся.
— Нет, не сегодня. — Я зашагал по тротуару.
Бюрграве включил первую передачу и медленно поехал, держась рядом, колеса расплескивали лужи. Какое-то время он молчал, и у меня сложилось ощущение, что он собирался с мыслями. А может быть, он просто пытался взять под контроль распиравшую его злость.
— Вы не убивали американца, — наконец выдавил он из себя, словно объясняя ситуацию ребенку. — Теперь я это знаю. Но вы были у него, на Сент-Якобсстрат, в тот вечер.
Я встретился с ним взглядом.
— Детектив-инспектор Ример знает, что вы поехали сюда? — спросил я.
Бюрграве аж зарычал.
— Вы были с ним на Якобсстрат, — повторил он. Не перейти на крик далось ему с немалым трудом.
— Вы знаете о Бритоголовом и Дохлом, — продолжил я. — Я имею в виду тех двух мужчин, с которыми Майкл вернулся в свою квартиру. Марике говорила вам о них.
Он ждал продолжения, настороженно глядя на меня.
— Но вы арестовали меня вместо того, чтобы заняться ими. И с тех пор я гадаю, почему?
— Вы мне солгали.
— Люди лгут полицейским постоянно. И за это их нечасто усаживают на ночь в кутузку.
Уголки рта инспектора искривились в некоем подобии улыбки. Ему нравилось, что он доставил мне немало неприятных минут, и меня это тревожило. Я остановился, и он нажал на педаль тормоза своего «Мерседеса».
— Я не знаю, что вам от меня нужно, — сказал я.
Он не ответил. Какое-то время мы смотрели друг на друга, словно пытались разглядеть что-то неуловимое, но важное; двигатель «Мерседеса» урчал на холостых оборотах. Конечно же, Бюрграве появился здесь не случайно, но причину этого я, разумеется, знать не мог.
— Вы что-то хотите мне сказать, инспектор? Если да, то я готов выслушать все, чем вы соблаговолите со мной поделиться. Вы понимаете, вопросов у меня пока больше, чем ответов.
Он задумался. Лицо его смягчилось, и я подумал, что он готов говорить откровенно. Но потом глаза инспектора затуманились, нижняя челюсть закаменела, он вновь сжал руль. Затем покачал головой, словно убеждая себя, что едва не принял неверное решение, нажал на педаль газа, и автомобиль, набирая скорость, покатил по мокрой мостовой.
В этот момент я задался вопросом, что, может, мне стоило согласиться и сесть на переднее сиденье, как предлагал Бюрграве. И тогда, возможно, он сказал бы все то, что почти собрался сказать. Впрочем, я ни в чем не был уверен. Он мне не доверял, и не без причины, — так с чего он стал бы говорить больше, чем мне следовало знать? И что он хотел услышать от меня?
Тем не менее у меня осталось чувство неудовлетворенности. Не отпускала мысль, что я упустил хорошую возможность, пусть и оставалось неясным, в чем она заключалась. А может, наоборот, я себя от чего-то спас. Может, Бюрграве собирался заманить меня в ловушку. Привезти в уединенное место и выбить всю информацию об обезьянах. Ох уж эти «может». Слишком много их набралось, слишком много накопилось вопросов без ответа, и они застилали туманом мозг, мешали думать ясно и четко.