Я прошагал короткое расстояние от моей улицы до моста Остердокскаде, за которым начинался Остердок. Слева от меня высился впечатляющий, из красного кирпича, фасад Центрального вокзала, сердца железнодорожной системы Нидерландов, обиталища многочисленных оборванцев, бродяг, наркоманов с остекленевшими глазами, проституток, которые не могут позволить себе работать за стеклом, и студентов с рюкзаками, набитыми книгами. Справа тянулись доки. Я облокотился на мокрые железные перила моста. Подо мной текла темная, в разводах нефти вода. Мусор большого города покачивался у бетонных стен канала. У причалов стояли буксиры, прогулочные кораблики и даже старый круизный лайнер, переделанный в дешевый отель для студентов. Чуть поодаль виднелись древние жилые баржи, ожидавшие то ли капитального ремонта, то ли разрезки на металлолом. Рядом с некоторыми качались резиновые надувные лодки.
По периметру док огораживали промышленные корпуса с различными производствами и складами химикалий, разделенные забетонированными дворами, где складировались деревянные подносы и стояли погрузчики; там же сверкали «БМВ» и «Мерседесы» хозяев. Иногда двор пересекали рабочие в выцветших комбинезонах, высоких ботинках, с касками на головах. Они или курили, или разговаривали по рации.
Ветер проносился через доки и со всей силы набрасывался на меня. От него не могли уберечь ни толстая ткань пальто, ни шерстяная шапка, ни перчатки. На ходу я согревал руки дыханием, тер их друг о друга, прижимал подбородок к груди, чтобы защитить голую шею, и очень надеялся, что не превращусь в сосульку до того, как найду нужные мне здания.
Наконец, чуть ли не у дальнего края доков, я добрался до комплекса из трех шестиэтажных кирпичных зданий, связанных переходами на уровне четвертого этажа. Все здания пустовали и, похоже, не первый год. Стекла в большинстве окон, выходящих на бухту, давно выбили, а подойдя ближе, я увидел (ворота здесь отсутствовали) траву, пробивающуюся сквозь бетон, какие-то металлические клетки, сгоревший остов «Рено-19». На фасаде среднего здания едва различались огромные выцветшие буквы, которые складывались в два слова: «ВАН ЗАНДТ».
Честно говоря, я не знал, зачем сюда пришел. Может, надеялся найти какого-нибудь служащего компании, который, фантазировал я, трудился здесь двенадцатью годами раньше, но потом у него не сложилась жизнь. Он стал бродягой и теперь вот греет руки над костерком, с нетерпением дожидаясь человека, который захочет поговорить с ним о тех славных временах (то есть меня). Цель его состоит в том, чтобы поделиться сведениями, такими же бесценными, как алмазы, который украл (или не украл) американец. Но бродягу я не нашел. Я вообще ничего не нашел, кроме холода и пустоты. От прежнего процветающего предприятия остался один остов.
Глава 18
Вернувшись домой, я налил себе кружку горячего чая, поджарил гренок и долго рылся в бумажнике, пока не нашел визитку Генри Резерфорда. Автоответчик голосом Резерфорда — правда, с металлическими нотками — предложил оставить сообщение после звукового сигнала. Что я и сделал, ограничившись минимумом слов.
Затем вернул трубку на рычаг, откинулся на спинку стула, положил ноги на стол, пирамидкой сложил пальцы под подбородком и какое-то время посидел, не шевелясь. Со стороны я выглядел так, будто обдумывал весьма сложные проблемы. Но на самом деле я ни о чем особом не думал. Иногда это приятно — посидеть, положив подбородок на кончики пальцев, а ноги — на стол, тупо уставившись в дальний конец комнаты. У меня даже возникло желание поиграть — откинуться назад еще сильнее и начать падать, а в последний момент остановить падение, зацепившись ногами за стол. Наверное, я мог бы просидеть так долго — во всяком случае, до темноты точно бы просидел, но зазвонил телефон; я снял трубку и прежде слов услышал тяжелое, неровное дыхание.
— Чарли, — выдохнул Резерфорд, — вы позвонили и оставили мне сообщение.
— Оставил, — согласился я. — Вам нехорошо? Что-то голос у вас не очень.
— Просто поднимался в кабинет по лестнице. Четыре этажа. Чертов лифт опять сломался. Клянусь, они делают это специально, чтобы мы не теряли форму.
— А вы считаете, что толку от этого нет?
— Да ладно. Дайте только чуть отдышаться. Сейчас сердце успокоится, и я снова буду в форме. Вам что-то нужно? Я могу чем-то помочь?
— Эта компания «Ван Зандт», о которой мы говорили… Которую ограбил Майкл. Я вот подумал… вы упомянули, что это была семейная фирма?
— Совершенно верно.
— Остался в Амстердаме кто-то из Ван Зандтов? Вы не знаете?
— Один точно остался, — ответил Резерфорд. — Живет около Музейного квартала. Отшельник, иначе и не сказать.
— У вас есть его адрес?
— Я могу узнать. Но сомневаюсь, что вам от этого будет прок.
— Посмотрим. Может, он поговорит со мной. Хуже от этого не будет.
— Вы только потеряете время. Мне пойти с вами? Я знаю неподалеку отличный ресторан и…
— Нет, нет. Незачем вам лишний раз спускаться и подниматься по лестнице. Если снабдите меня адресом, этого будет достаточно.
— Я скажу секретарше. Она перезвонит вам, как только найдет адрес.
Как обычно, слова у него не разошлись с делами. Не прошло и десяти минут, как раздался звонок. Неведомая мне голландка нарочито деловым голосом продиктовала адрес и контактный телефон господина Нилса Ван Зандта, даже не полюбопытствовав, с кем говорит. Я хотел поблагодарить ее за хлопоты, но она положила трубку, прежде чем я успел вымолвить хоть одно слово. Тут вот что любопытно: голландцы прямолинейны, но не грубы. Зачем обрамлять конкретную информацию вежливыми вступлением и послесловием, спросят они. Нужно просто сообщить то, что человека интересует. Удивительно, но если моя рациональная часть полностью соглашается с таким подходом, то эмоциональная — всякий раз возмущена. Последний случай не стал исключением. Я изумленно покачивал головой, кладя трубку на рычаг. Мысли о голландском стиле общения не покидали меня, когда я отправился к Центральному вокзалу, чтобы там сесть на трамвай и доехать до Музейной площади.
Уже стемнело, когда я добрался до похожего на замок Рейксмюсеума, прошел через арку в средней части здания по освещенной декоративными фонарями дорожке. Миновав музей, я оказался на берегу подсвеченного пруда, над которым поднимался легкий туман. Рядом сияло неоном и гремело музыкой кафе-бар, но я им не соблазнился и повернул на север в поисках резиденции Ван Зандта.
Дом производил впечатление скорее не размерами, а тем, что стоял на отдельном участке с лужайкой. Лужайка была великолепной, чему поспособствовали дожди, обильно поливавшие город в последние месяцы. Сочную подстриженную траву освещали два фонаря у входа на участок и мягкий янтарный свет, льющийся из окон первого этажа. К парадной двери вела усыпанная мелким гравием дорожка, вдоль которой росли искусно подстриженные в виде конусов карликовые деревья. Я бы с удовольствием прошел по этой дорожке к декоративной латунной колотушке на двери, но путь преграждала золоченая калитка. Зато имелся аппарат внутренней связи. Я нажал кнопку и наклонился к микрофону.
— Добрый вечер, — начал я. — Господин Ван Зандт дома?
— Кто вы?
— Меня зовут Чарльз Ховард. Я бы хотел поговорить с господином Ван Зандтом.
— Вы не договаривались о встрече?
— Нет, — признался я. — Но я буду признателен, если он сможет уделить мне пять минут.
— Без предварительной договоренности это невозможно.
— И как мне договориться о встрече с ним?
— Позвоните утром по телефону.
— А сейчас договориться нельзя?
— Уже слишком поздно.
На этом связь оборвалась. Все та же голландская рациональность — я был возмущен до глубины души. Живущий во мне ребенок требовал устроить скандал, но умудренный опытом взрослый быстро взял верх. Сквозь прутья калитки я с тоской оглядел дом. Меня так и подмывало перемахнуть через забор и проникнуть в дом через окно, и все это исключительно для того, чтобы поговорить с Ван Зандтом, минуя даму, которая отвечала по домофону. Но, скорее всего, все закончилось бы вызовом полиции, что, учитывая недавние события, хорошего не сулило.