Короче, снимать перчатки я не стал, достал очешник, открыл, выбрал гребешок — более компактный, чем тот, что дал Бруно. Прижал висячий замок к бедру, чтобы иметь точку опоры, и через несколько мгновений открыл, вынул дужку из ржавых скоб и положил на крышу. Распахнул дверь и ступил на ту самую лестницу, по которой спускался двумя днями раньше.
Пусть суставы не так уж и болели, перчатки я все-таки снял. Понятное дело, в ближайшие несколько минут я намеревался попасть в нужную мне квартиру, но, если бы я столкнулся с кем-либо на лестнице или в коридоре, перчатки могли вызвать подозрения. В отличие от чемодана, который я не стал оставлять на крыше. Чемодан, спасибо его внушительным габаритам, запомнился бы тому, кто увидел меня с ним, и человек этот наверняка бы предположил, что я приехал к кому-то в гости или торгую энциклопедиями. И потом, я же не мог тащить картину в руках.
Наверное, вы и сами знаете, как неудобно нести чемодан в левой руке. Он то задевал о стену, то пытался залезть мне между ног. Я попытался перекинуть его в правую руку, но ручка очень уж сильно давила на кристаллики отложений в суставах. Вот тут я понял, что следовало купить сумку с лямкой, которую можно повесить на плечо. С другой стороны, я не знал размера картины. Вдруг она не поместилась бы в сумку?
Все эти мысли отвлекли меня, и я сбился в подсчете этажей. Остановился. Попытался вспомнить, на сколько уже спустился. Попытался посмотреть вверх, но ничего путного не увидел. Всунулся в дверь, отчего в коридоре зажегся свет. Перед лифтом стояли пластиковое растение и светло-коричневая банкетка. Четвертый этаж. Я закрыл дверь, вновь подхватил чемодан и спустился этажом ниже.
На лестничной площадке постоял, прислушиваясь. Из интересующего меня коридора не доносилось ни звука. Я опустился на четвереньки и принялся изучать щель в полсантиметра под дверью. Не увидел света, не уловил чьих-либо движений. Поэтому чуть приоткрыл дверь. В коридоре стояла темнота. Я открыл дверь шире, переступил порог и уже при мгновенно вспыхнувшем свете (мне даже пришлось прищуриться) направился к квартире 3А.
Встав лицом к двери, отодвинул чемодан, одернул одежду, пригладил волосы и постучал. Кто-то ведь мог быть внутри. Если бы дверь открыл Бруно, я бы сказал, что, проходя мимо дома, решил заглянуть в гости. Если не Бруно — нашелся бы что сказать. Но, судя по всему, квартира пустовала — на мой стук не ответили.
Я постучал еще раз, для проформы, и, вновь не получив ответа, натянул перчатки, гадая: не стоит ли мне просто срезать с правой два пальца. Но экспериментировать не стал: хотя дома у меня имелась целая коробка с перчатками, с собой я захватил только одну пару, так что заменить изрезанную не мог, а переносить ограбление на другой день из-за отсутствия перчатки не хотелось — ведь я уже практически добрался до цели.
Возможно, волноваться из-за перчаток не имело смысла. Я же не надевал их, когда первый раз побывал в квартире, — так что мои пальчики остались здесь повсюду. Поэтому несколько новых отпечатков уже ничего изменить не могли. Но для себя я четко разделял эти два взлома. Первый провел топорно, без предварительно составленного плана, и в школе воров мне за него поставили бы кол. На этот раз я нацелился на пять с плюсом, и, чтобы не понижать установленную планку, решил все сделать в перчатках.
Принятые мною меры должны были свести болевые ощущения до минимума. К примеру, доставая отмычку из очешника и вставляя в замок, я пользовался только большим и указательным пальцами. Конечно, времени ушло чуть больше, и возникли определенные неудобства, словно я взялся писать левой рукой, но зато боль пронзила пораженные суставы всего пару раз, а это стоило многого. Справившись с замком, я повернул ручку и открыл дверь.
Вы думаете, что я забыл про охранную сигнализацию? Будьте уверены — не забыл. Переступая порог, я подождал, пока она запикает, — у меня не было желания ставить под угрозу свою пятерку с плюсом — и проследовал к шкафу, откинул крышку пульта, набрал код. Я пристально следил за Бруно, когда тот нажимал на кнопки. Называйте это талантом или проклятием, но я всегда обращаю внимание на такие мелочи. Одни люди считают необходимым читать газету, которую взяли в руки, от корки до корки, другие должны вымыть руки определенное число раз, прежде чем выйти из дома, а я, если случается увидеть, как человек набирает код, запоминаю его.
Набрав код, я с удовольствием отметил, что пиканье смолкло. Потом вернулся в коридор, забрал чемодан. Как мог тщательно протер замок и ручку тряпкой, закрыл за собой дверь и приступил к работе.
Тратить время попусту мне не хотелось, что не должно вызывать удивления, поэтому через гостиную я проследовал в спальню, расположенную в глубине квартиры. Войдя, прежде всего обратил внимание на то, что жалюзи чуть приоткрыты и полоски света падают на аккуратно застеленную двуспальную кровать. А потом мне бросился в глаза прямоугольник на выбеленной стене, отличающийся от нее цветом. Над прямоугольником висела лампа, направленная на картину, да только никакой картины, которую лампа могла бы осветить, на стене не было. Не нашел я нужной мне картины и на трех остальных стенах.
На мгновение застыл, словно ожидал, что картина материализуется прямо у меня на глазах. Я видел ее на фотографии, которую показал мне Пьер, и мог восстановить в памяти, но это вряд ли вернуло бы ее на место. Этой чертовой картины и след простыл!
Я выронил чемодан на пол, и удар гулко отдался в голове. Судя по серому прямоугольнику, длина картины составляла шестьдесят сантиметров при ширине около сорока. Наличие электрической лампы для подсветки предполагало, что краски по большей части темные. Но мне это оставалось только предполагать. Клиент Пьера соглашался заплатить двадцать тысяч евро за эту мазню, но кто-то украл картину до того, как я получил этот заказ.
Меня все это могло не волновать. Благодаря моей договоренности с Пьером, деньги я получил авансом и поэтому полагал, что пропажа картины никакого значения не имеет. Но если дело обстояло так, что же тогда не давало мне покоя?
Конечно же, Бруно. Он обвел меня вокруг пальца, и мне это не нравилось. У меня уже не осталось сомнений в правоте Виктории. Конечно же, квартира принадлежала не ему. Он подождал, пока я допью кофе, пожелал мне спокойной ночи, а как только за мной закрылась дверь, пошел в спальню, снял картину, сунул в рюкзак, захваченный аккурат для этой цели, и благополучно отбыл. И, конечно же, от продажи картины он выручил существенно больше, чем те пятьсот евро, которые я согласился принять за урок воровского мастерства, а потом еще и посмеялся, довольный тем, как ловко ему удалось меня надуть.
Тревожило и другое: что может подумать Пьер? Конечно же, я ни при каких обстоятельствах не мог рассказать ему о Бруно. Я, возможно, тупой, но уж точно не безумный, поэтому не собирался говорить человеку, который меня нанял, что сразу, едва получив адрес, понял — ничего путного из этой затеи не выйдет. Но мне еще предстояло убедить Пьера в том, что, когда я попал в квартиру, картины здесь уже не было. Мы работали вместе много лет, но я был вором, а он — скупщиком краденого, так что взаимное доверие не могло выйти за достаточно узкие пределы. Я уже надавил на него и авансом получил все причитающееся мне вознаграждение, поэтому он вполне мог прийти к выводу, что, получив десять тысяч евро, я решил продать картину кому-то еще и лишить его причитающейся доли.
И я ничем не мог доказать, что говорю правду. С тем же успехом я мог бы доказывать существование духов… потому что видел только признаки отсутствия картины.
Наверное, будь у меня фотокамера, я бы сделал фотографию серого прямоугольника на белой стене. Но и в этом вряд ли обнаружился бы толк. В конце концов, я мог сделать фотографию, сняв картину и уложив ее в чемодан. Более того, если бы я взял с собой фотокамеру, это выглядело бы так, будто я с самого начала собирался кинуть Пьера.