— У тебя хорошие картины, Бруно. Очень хорошие.
Бруно не ответил. Залез в стенную полку, достал две кружки и пакет с молотым кофе. Я смотрел, как он насыпает кофе в кофеварку, включает ее. Когда вода закипела, Бруно открыл дверцу холодильника, сунулся в его осветившееся нутро.
— Молока нет.
— Сойдет и черный. — Я провел рукой по холсту. — Даже лучше, поможет мне чуть протрезветь.
Ох, если бы желание трезвости пришло мне в голову парой часов раньше…
ГЛАВА 3
«— Я хочу, чтобы вы кое-что для меня украли.
Такие слова я слышал не впервые, только обычно собеседник предпочитал какое-то время походить вокруг да около. Но не этот американец. Он сразу взял быка за рога, хотя и говорил ровным голосом…»
Так начиналась моя последняя книга «Ночной вор. Похождения в Амстердаме». Оторвавшись от нее и оглядев лица собравшихся, я с трудом выбросил из головы вопрос: а действительно ли они хотят, чтобы я продолжал чтение? Если бы я появился в книжном магазине «Парижские огни» годом раньше и объяснил, какие пишу романы, меня выдворили бы за дверь, прежде чем я успел спросить, продают ли они мои книги, не говоря уж о том, чтобы организовать мне встречу с читателями. Теперь все изменилось. Всего лишь одна книга существенным образом подняла мой статус. Из безвестного поденщика, кропающего детективы, мало кому попадающиеся на глаза, я превратился в писателя, которого кто-то да знает, автора псевдомемуаров, которые многие принимают за чистую монету. Несколько критиков, прочитавших «Похождения в Амстердаме», расхвалили блестящую, по их мнению, концепцию произведения: автор дешевых романов о профессиональном воре прикидывается вором и описывает свои мнимые подвиги. В одном, правда, они ошибались: я не прикидывался.
Да, кое-что мне приходилось менять: имена, места, украденные вещи. Но от этого книга не становилась менее правдивой — во всяком случае, для меня. Каждое написанное слово имело прямое отношение к тому, что действительно произошло в Амстердаме.
Пришедшие на встречу со мной читатели, конечно же, этого не знали. То ли они, как и критики, думали, что все это чистая выдумка, то ли вообще понятия не имели, о чем моя книга. И разве для них это имело какое-то значение? Разумеется, нет. В Париже, теплым весенним вечером, под безоблачным небом, писатель собирался почитать свое произведение. Так чего ж не послушать, коль скоро это не стоит ни гроша.
Около сорока человек, в основном молодежь, решили, что это здравая мысль. Они расселись на зеленых парковых скамьях, расставленных передо мной полукругом. Большинство остальных слушателей составляли замызганные работники магазина «Парижские огни», которые по ночам спали на расшатанных койках, поставленных между стеллажами книг, а днем отрабатывали в торговом зале свой ночлег. Кроме того, присутствовали английские супруги среднего возраста, которые через мое плечо фотографировали собор Парижской Богоматери, французская монахиня (ее больше занимал облупившийся фасад церкви Сен-Жульен-ле-Повр) и два старичка-француза в синей хлопчатобумажной сарже — эти, похоже, только и ждали, когда мы очистим место, чтобы они могли продолжить растянувшийся на десятилетия шахматный турнир.
Ждать им оставалось недолго. Я собирался прочитать только первую главу, ответить на два-три вопроса и, возможно, даже подписать кому-нибудь экземпляр книги. А уж потом намечался поход в ближайший бар с сотрудниками книжного магазина, где, я в этом не сомневался, мне предстояло потратить на выпивку гораздо больше той скромной прибыли, на которую я мог рассчитывать в этот вечер.
Но меня это устраивало — при условии, что в бар придет Пейдж.
Именно Пейдж, по счастливому стечению обстоятельств, предложила мне организовать встречу с читателями. С такими красавицами я сталкивался нечасто. Внимание прежде всего привлекали ее глаза — карие, блестящие, чуть навыкате — словно мысли, переполняющие ее мозг, заставляли их вылезать из орбит. Мне нравилось ощущать ее энергию. Нравилась ее хрупкость и белизна кожи — такой нежной, что на виске просматривались все вены. Нравились кудряшки ее волос, падающие на лоб и плечи. Но больше всего нравился ее голос, в котором постоянно проскальзывали смешливые нотки. Она приехала из Америки — как я предполагал, со Среднего Запада. Господи, как же мне хотелось ее поцеловать!
Знаете, что больше всего меня шокировало? Выяснилось, что такое желание разбирало не только меня. В любое время половину покупателей этого книжного магазинчика на Левом берегу составляли молодые люди, которые стремились поймать взгляд Пейдж. По большей части это были нагруженные учебниками американские студенты из Сорбонны. Они вроде бы просматривали поэзию битников, но при этом то и дело поглядывали поверх стопок книг Эмиля Золя на кассовый аппарат у центрального прохода, за которым восседала Пейдж. И я не мог их винить, потому что несколько дней занимался тем же.
Придя в магазин в третий раз, я решил, что мне пора заговорить с Пейдж, и на пятый раз все-таки заговорил. В тот момент она болтала с работающим в магазине немытым хиппи, у которого в косичках, покрытых коркой грязи, и на ярко-красном, в катышках, свитере жил целый зоопарк микроорганизмов. Говорила она громко, самоуверенно, совсем не так, как принято разговаривать в книжных магазинах. И я подумал, что это здорово.
— Привет! — Я подошел к прилавку, улыбаясь и протягивая руку. — Чарли Ховард. Местный писатель.
Пейдж замолчала на середине фразы и уставилась на меня. На мгновение все зависло. Потом она ослепительно улыбнулась и энергично пожала мою руку.
— Привет. Я — Пейдж.
— Чарли, — повторил я.
— Поэт? — спросил хиппи с четко выраженным манчестерским выговором.
— Пишу детективы, — признался я и продемонстрировал экземпляр своей последней книги.
Пейдж прочитала название.
— По-моему… интересно, — выдавила она и повернулась к манчестерцу, чтобы увидеть его реакцию.
Тот еще мнения обо мне не составил, поэтому потянулся за книгой, оценил корешок, глянул на название издательства. Его брови чуть приподнялись.
— Это действительно вы?
— Боюсь, что да. — Я застенчиво пожал плечами.
— Я пишу роман, — доверительно сообщил мне манчестерец из-под своих падающих на лицо косичек. — Фантастическая сага, действие которой разворачивается в дистопическом социалистическом кошмаре.
— Это… отлично, — пробормотал я и заметил, что Пейдж заговорщически мне подмигнула.
Манчестерец шмыгнул носом, вытер соплю о рукав красного свитера, протянул мне руку.
— Майк. Хотите подписать несколько книг?
— Почему нет? Думаю, на складе у вас наверняка есть три-четыре экземпляра.
Пейдж перегнулась через прилавок, схватила меня за запястье.
— Теперь, раз мы вас знаем, мы можем заказать и побольше. Организуем вам встречу с читателями. А вы почитаете им свою книгу, хорошо?
— Ну…
— Соглашайтесь, скажите: да.
— Э…
— Пожалуйста! — И она похлопала ресницами.
— Что ж, — я пожал плечами, — раз вы так ставите вопрос…
И теперь я пожинал последствия. Добрался почти до конца главы и обнаружил, что меня гложет страх и мучают сомнения: слушают ли меня. Я, конечно, старался изо всех сил, но не мог определить, принесли ли мои усилия нужный результат. Менял тембр голоса, что оказалось далеко не просто, иногда даже подпускал в диалог американский выговор, чего делать наверняка не следовало.
Из-за таких вот мыслей я увеличил темп и мечтал лишь о том, чтобы побыстрее добраться до конца главы.
Когда осталось два абзаца, я оторвался от книги и увидел, что Пейдж о чем-то болтает с кем-то из сотрудников магазина. Рот она старательно прикрывала рукой — и напрасно, потому что только привлекала к себе внимание. Я решил, что этим все сказано: даже пригласившая меня девушка сыта по горло моим чтением. Краска залила мои щеки, и я в очередной раз запнулся. Пейдж посмотрела на меня, подмигнула. Я выдержал короткую паузу, взял себя в руки и дочитал эти злосчастные абзацы.