— Не будем вдаваться в детали.
— А банковская ячейка? Расскажи нам об этом.
— Не могу.
— Может, нам пойти в полицию? — В голосе Пейдж появились жесткие нотки.
— Как вам будет угодно. Я уверен, что Бруно в восторге от этой идеи.
Я поднялся, скрестил руки на груди, посмотрел на них сверху вниз. Они сидели как статуи.
— Послушайте, лучший для вас вариант — помочь мне выяснить, что происходит. Забудьте про полицию. Если вы что-то знаете, если вы что-то мне не сказали, сейчас самое время исправить это упущение.
Я переводил взгляд с Бруно на Пейдж, ожидая ответа. Они оба уставились в землю. Я чувствовал, им есть что сказать, но они чего-то боялись. Как развязать им языки, я не знал. Мог, конечно, стукнуть их головами, но почему-то сомневался, что этот прием сработает.
— Последний шанс, — добавил я.
Они продолжали молчать, поэтому я пожал плечами, развернулся и отправился к ближайшей станции метро.
ГЛАВА 25
Я наблюдал, как отрезанные волосы крутятся в водовороте, а потом исчезают в сливном отверстии ванны. Я попытался сам себя обкорнать, но отказался от этой идеи после того, как машинка для стрижки в третий раз выскользнула из онемевших пальцев правой руки. Виктория подстригла меня, затем натянула на руки одноразовые латексные перчатки и с энтузиазмом выкрасила мои коротенькие, как у второклассника, волосенки в чернильно-черный цвет.
Потом велела нагнуться над ванной и душем промыла волосы. Если я и раньше хотел спать, то теперь усталость просто валила с ног. Вода текла теплая, пальцы Виктории приятно массировали кожу, и мне хотелось, чтобы процесс этот затянулся до бесконечности.
Скоро, однако, Виктория отошла от моей голой спины и выключила оба крана. Передала мне чистое полотенце, и я вытер им волосы, лицо, грудь. На волосы времени ушло меньше, чем обычно, а на полотенце остались черные пятна. Я бросил его в ванну и прошелся рукой по оставшемуся ежику. Потом очистил часть зеркала от конденсата и оглядел результаты моей трансформации.
— Новый Чарли, — прокомментировала Виктория.
Я всматривался в зеркало, словно не очень-то доверял глазам. Как-то я разом похудел и озлобился. Я не позволил Виктории выкрасить мне брови, и теперь они придавали мне странноватый вид. Большинство мужчин этого бы не заметили — но, конечно, не женщины. Тем не менее красить брови я не собирался. Плюс во всем этом я видел только один — отпала необходимость бриться. Я провел пальцами по щетине на подбородке и над верхней губой. Захотелось, чтобы она росла быстрее.
— Ты привыкнешь, — заметила Виктория.
Я улыбнулся ее отражению в зеркале. Посмотрел на купленную Викторией коробку со слабительным. Вытряхнул четыре пакетика, коробку отдал Виктории.
— Прочитай, пожалуйста, какая доза?
Виктория вертела коробку в руке, а я тем временем наполнил пластиковый стакан водой, надорвал пакетик, высыпал в воду розовый порошок.
— Один пакетик, каждые четыре часа. — Виктория оторвалась от коробки.
— Хорошо. Но, по-моему, кашу маслом не испортишь.
— Ты шутишь?
— Боюсь, что нет. — Я надорвал второй пакетик, высыпал в пластиковый стакан и его содержимое.
Поболтал пальцем розовое месиво.
— Поехали, — залпом осушил стакан. — Господи, — покачал головой. — Какая же гадость.
— А чего ты ожидал?
— Не знаю. — Я еще набрал воды из-под крана и смыл с языка остатки порошка. — Подозреваю, со вторым заходом будет хуже.
Я не ошибся. От второй порции слабительного меня чуть не вырвало. Но я сдержался, вытер губы тыльной стороной ладони, скорчил зеркалу гримасу.
Виктория зачарованно смотрела на меня.
— Только потом не рассказывай мне, как все прошло.
— Главное, вернуть номерок. А остальное меня не волнует.
— Тебя, возможно, нет. Но бедная женщина, которая будет прибираться в моем номере, может с тобой не согласиться.
Я повернулся, встретился с Викторией взглядом. Потом ее что-то заинтересовало на потолке, она сунула мне футболку и повернулась к двери.
— Оденься. А потом расскажешь мне остальное.
Я уже успел рассказать ей, как меня увели из Центра Помпиду и о случившемся в книжном магазине, включая нападение Франчески на мой больной палец. Но потом я попросил ее помочь мне с волосами, и рассказ пришлось прервать, поскольку слышала она меня плохо — ведь я говорил, наклонившись над ванной.
Я вышел из ванной, надел футболку и вновь провел рукой по пушку на затылке. Ощущения возникли необычные. Все выпуклости и впадины прощупывались чересчур хорошо. И я не мог утверждать, что мне это нравилось.
— Перестань суетиться и рассказывай. — Виктория протянула мне асептическую мазь и бинт, которые взяла на регистрационной стойке. Я сел за стол в углу комнаты, намазал укушенный палец мазью, сцепил два больных пальца, начал обматывать их бинтом. Картина со сценкой на Монмартре, ставшая причиной всех моих злоключений, стояла у ножки стола. Я с трудом подавил желание дать ей пинка. Судя по тому, как относилась ко мне удача, все закончилось бы переломом одного из пальцев ноги.
Виктория нетерпеливо цокнула языком. Она сидела на кровати, сложив руки на груди.
— На чем я остановился? — Я все наматывал и наматывал на пальцы бинт.
— Франческа предложила тебе принять участие в этом дурацком ограблении и ты, будучи полным идиотом, согласился.
Я пожал плечами.
— Отмолчаться я все равно не мог. А так она мне хоть что-то объяснила. Хочешь послушать?
— Конечно.
— Ладно. — Я легонько ткнул картину ногой. — Бумаги и документы, которые мы нашли в этой картине, имеют прямое отношение к планируемой краже «Гитариста».
— Это мы уже знали.
Я посчитал, что бинта достаточно, и протянул руку Виктории. Она отрезала оставшийся и двумя полосками пластыря закрепила бинт.
— С одной поправкой… — Я поморщился, когда она натянула пластырь. — Мы думали, что знали. Теперь знаем наверняка.
— Хорошо. — Виктория разгладила пластырь. — И что это нам дает?
— Многое проясняется. На чертежах — планировка музея. Не самая редкая информация, но точно не помешает. Электрические схемы куда важнее. На них показан рубильник, который отключает камеры наблюдения, расположенные в непосредственной близости от «Гитариста».
— Понятно. А у Франчески, полагаю, есть первоклассный электрик.
— Так она говорит.
Виктория вскинула брови.
— Эти коды, — я предпочел проигнорировать ее взгляд, — как-то связаны с датчиками давления, которыми оснащено большинство картин в зале Пикассо.
— А если коды успели поменять?
— Слушай, я не говорю, что план безупречен. Риск, безусловно, есть, и Франческа это прекрасно понимает.
— Я тоже.
Я поднял забинтованные пальцы.
— И вот что произвело на меня наибольшее впечатление.
— Подделка?
— И это тоже, — кивнул я. — Но сейчас речь о фотографии мужчины. Где он держится за руки с юной девушкой.
— Да, да, помню. К какой части плана имеет отношение эта фотография?
— Девушка — не его дочь. И не жена.
— И что?
— А то. Он не хочет, чтобы жена про нее узнала. Этот мужчина работает в галерее Пикассо.
Виктория всмотрелась в меня.
— Так они грозят, что расскажут жене об этой девушке, и он соглашается не заметить, как они будут красть картину, которая стоит миллионы? Перестань, это чистое безумие. А кроме того, в тот день он может и не работать.
— Он уже дал согласие. Катрина крепко держала его за горло.
— Странно. Так это она все придумала?
— Нет. Придумал ее муж. И, поверь мне, эта часть моего рассказа тебе понравится.
Я рассказал Виктории о том, что предшествовало появлению плана ограбления музея. Иногда ее глаза округлялись, что меня совершенно не удивляло, поскольку она лишь копировала мою реакцию. История действительно получилась живая и яркая, особенно на словах. Но в конце концов я видел подделку собственными глазами, и она, безусловно, не очень-то и отличалась от оригинала. А если Катрина могла такое изобразить, кто скажет, что план ее мужа заранее обречен на неудачу?