— Неужели вы серьезно говорите все это? — с мягким упреком спросил Ожье.
— Моя тетушка — страшная трусиха, — смеясь сказала Нанси. — Но, если бы она, как я, знала, зачем вы ездили в Блуа…
— Да я ездил исполнить поручение, данное мне в Париже, — краснея ответил Ожье.
— Ладно, ладно! — смеясь сказала Нанси. — Так вам и поверили! Ну, да ведь тут еще нет ничего дурного…
— Но что вы подумали о моем отъезде? — недоумевающе спросил гасконец, бледнея и краснея поочередно.
— Господи, да ведь, это так просто! Наверное в Влуа — ваш стук открылось маленькое оконце, через которое просунулась нежная женская ручка… Шепот приветствий… поцелуи… Да мало ли что!
Как вы могли подумать это? — с упреком сказал Ожье. и его взор с выражением бесконечной нежности обратился на Маргариту, как бы говоря: «Могу ли я любить кого-нибудь на свете, кроме вас?»
Маргариту тронул этот взгляд, и она подумала: «Может быть, этот молодой человек послан наваррским королем следить за мной, но все же он полюбил меня, и король увидит, что я направляю послушное ему орудие против него же самого».
— А! Так, значит, вы ездили в Блуа не ради любви? — спросила Нанси.
— Да нет же, клянусь вам!
— Ну, так простите, я ошиблась… Однако вот и господин управитель. За стол, господа, за стол!
Все уселись за стол. Памфил, вошедший с салфеткой под мышкой, взял со стола блюдо с окороком дикого вепря и отнес его на поставец, чтобы нарезать. Как только он отвернулся, чтобы заняться резкой, Маргарита вздрогнула и слабо вскрикнула.
— Что с вами? — тревожно спросил Ожье.
— Мне показалось, что в окно кто-то постучал!
Ожье встал, открыл окно и внимательно осмотрелся, высунувшись из него, после чего произнес:
— Уверяю вас, там никого нет!
— Должно быть, мне это просто показалось, — согласилась Маргарита. — Ведь я большая трусиха. Садитесь, господин Ожье!
Хотя де Левис отворачивался на каких-нибудь тридцать секунд, но для проворной Нанси этого времени было совершенно достаточно, чтобы опустить в стакан юного гасконца крупинку своего чудесного порошка. Она сейчас же налила туда знаменитого розового муската и сказала:
— Давайте выпьем, господин Ожье, за здоровье привидений, которых так боится моя тетя!
— В моем присутствии ваша тетушка может никого и ничего не бояться! — ответил Ожье, бросая на Маргариту страстный взгляд, и затем одним духом опорожнил стакан вина.
Прошло четверть часа. Ожье пил и ел на славу, но вдруг стал испытывать своеобразное ощущение. Его голова кружилась очень слабо, однако стены и пол замка принялись плавно покачиваться, а всем существом молодого гасконца овладевала непреодолимая радость; ему хотелось смеяться, плясать и болтать, болтать без конца.
— Действие моего порошка начинается большой веселостью, — шепнула Маргарите Нанси и сказала вслух: — Я думаю, что мы уже достаточно попировали, тетушка. Вы-то спали днем, а мы с Раулем — нет. И так как я не боюсь никаких привидений. то я была бы не прочь уйти спать.
— Я тоже, — подтвердил Рауль.
— Ну вот еще, спать! — смеясь сказал Ожье.
— Слишком жарко, чтобы спать… А вот в ту ночь, когда они свалились как снег на голову, чтобы послать меня, было гораздо прохладнее.
«Ого! — подумала королева. — Порошок начинает действовать!»
— Ну что же, — сказала она вслух, — вы можете идти спать. Но я боюсь этого старого замка, и если бы господин Ожье согласился посидеть со мной…
— О, хоть до утра!
— Отлично, мы посидим, поболтаем, и вы расскажете мне о своем путешествии.
Нанси подмигнула Раулю, и паж, взяв под руку Памфила, стоявшего не особенно твердо на ногах после обильного возлияния в честь веселого бога Бахуса, стал подталкивать его к двери.
— Куда вы меня уводите? — спросил старик.
— Ах вы наивный управитель! — смеясь ответила ему Нанси. — Разве вы не видите, что наша тетушка и господин Ожье…
— Любят друг друга.
— Да ведь они должны жениться после сбора винограда! Поняли теперь?
— Вы совершенно правы! — согласился управитель и, простившись с молодыми людьми, пошатываясь, стал подниматься по лестнице к себе наверх.
Но молодые люди не ушли спать, а вернулись к дверям столовой. Здесь Нанси приложила глаз к замочной скважине.
— Что вы делаете? — спросил Рауль.
— Делаю свое дело: подслушиваю и подглядываю, как то и полагается хорошо воспитанной камеристке.
— И вы думаете, что…
— Я, милочка, думаю многое. Прежде всего я думаю, что мой порошок делает человека очень разговорчивым.
— Вернее сказать, таково было мнение вашего батюшки.
— Затем я думаю, что Ожье пьян.
— Это сразу видно.
— Он предприимчив.
— Еще бы!
— А наша королева пойдет на что угодно, лишь бы разузнать, откуда у него кольцо наваррского короля. Кроме того, Ожье пришелся ей по вкусу.
— Вы думаете?
— И конце концов я думаю, что ты несравненно счастливее в данный момент, чем наваррский король, у которого должен чесаться лоб.
— Ах, дорогая Нанси, вы умны как маленький чертенок! — шепнул паж и, притянув к себе голову камеристки, крепко поцеловал ее.
— Тише! — шепнула Нанси. — Будем слушать!
XXIX
Королева Маргарита была дочерью той самой Екатерины Медичи, которая в юности слыла обольстительнейшей из принцесс мира; вместе с тем Маргарита приходилась внучкой королю Франциску, слывшему самым галантным монархом своего времени.
Королева Маргарита, несмотря на свою молодость, помогала своими советами престарелому сиру де Бурдейль, аббату Брантому, когда тот писал свою знаменитую книгу «Жизнеописание дам, прославившихся любовными приключениями». Наконец, она в совершенстве изучила искусство обольщения, и не было другой женщины, которая могла бы подобно ей отыскать более чарующие нотки голоса, избрать более обворожительную позу, направить более удачно нежный взгляд, чем она.
Когда Рауль и Нанси вышли из комнаты, она откинулась на спинку кресла и, чаруя Ожье загадочным, обволакивающим взглядом, нежно спросила:
— Вы и в самом деле не хотите спать?
— Могу ли я думать о сне, когда вы удостаиваете меня своим обществом! — пылко ответил тот.
— А знаете ли, когда вы уехали сегодня в Блуа, я тоже, как и моя племянница, подумала, что вы отправляетесь на свиданье.
— Как вы могли подумать это! — тоном глубокого негодования воскликнул Ожье.
— Но почему же мне и не подумать этого? Ведь вы же молоды и хороши собой; так почему же бы вам не любить и не быть любимым?
Ожье глубоко вздохнул и сказал:
— Можно любить и не быть любимым.
— А, так вы, значит, все-таки любите?
— Да, я люблю пылко, страстно, преданно, люблю безумно женщину, которая не любит и не полюбит меня.
— Почему вы это думаете? А где эта дама, предмет вашей безнадежной любви? В Блуа?
— О, нет…
— В Туре?
— Нет.
— В Париже?
— Я думаю, что она возвращается оттуда.
— Так где же она? Ожье на минуту поколебался, а затем, упав на колени, сказал:
— Она здесь!
— Ах, понимаю! — беззаботно ответила Маргарита. — Вы полюбили мою племянницу! Берегитесь! Рауль очень ревнует ее и способен убить вас.
— Нет, — крикнул Ожье, — я люблю не вашу племянницу, а вас саму! — и с этими словами он принялся страстно целовать руки Маргариты.
Но королева сейчас же отдернула их и с негодованием сказала:
— Потрудитесь встать и уйти отсюда!
— Но ведь я люблю вас, — со стоном крикнул Ожье, — люблю до безумия! Маргарита насмешливо расхохоталась и возразила:
— Может быть, это и так, но… Покажите-ка свои руки! А ну-ка, скажите мне, куда девалось кольцо, которое было у вас на пальце? Ага, молчите? Наверное, вы отдали его той женщине, которая ждала вас в Блуа, а теперь приходите докучать мне своими лживыми клятвами.