Я перестал питать какие-либо надежды, а потому внял нравоучению Маркоса и отказался от своего романа. Признаюсь, что я не принадлежал к числу тех упорных любовников, которые ополчаются на препятствия, а если б и был таковым, то госпожа Мелансия, наверно, заставила бы меня расцепить зубы. Судя по тому, как описывали ее нрав, она была в состоянии довести до отчаяния любого вздыхателя. Несмотря, однако, на столь мрачную характеристику, я дня два-три спустя узнал, что докторша ухитрилась усыпить этого аргуса или подкупить его совесть. Выйдя из цирюльни, чтоб побрить на дому одного из наших клиентов, я встретил добрую старушку, которая спросила, не зовут ли меня Диего из Ла-Фуэнте. Получив утвердительный ответ, она сказала:
— Раз это так, то вас именно мне и надобно. Приходите сегодня ночью к воротам доньи Мерхелины, а когда вы там будете, то подайте какой-нибудь знак и вас проведут в дом.
— Хорошо, — отвечал я, — в таком случае надо условиться насчет знака. Я прекрасно подражаю кошке и промяукаю несколько раз.
— Вот и отлично, — отвечала вестница любви, — я так и передам сеньоре Мерхелине. Ваша покорная слуга, сеньор Диего; да хранит вас господь! Ах, какой вы красавчик! Клянусь святой Агнесой, что, будь мне снова пятнадцать лет, я б никого не выбрала, кроме вас.
С этими словами услужливая старушка меня покинула.
Легко можете себе представить, как сильно взволновало меня это приглашение: прощай, нравоучение Маркоса! Я с нетерпением ждал ночи и, как только наступил час, когда, по моему предположению, доктор Олоросо должен был улечься в постель, я отправился к его крыльцу. Там я принялся мяукать так громко, что меня можно было слышать издалека, к великой славе наставника, обучившего меня этому прекрасному искусству. Минуту спустя сама Мерхелина открыла мне потихоньку дверь и заперла ее, как только я очутился в доме. Мы пробрались в покой, в котором происходил наш последний концерт и где теперь тускло горел ночник, стоявший в камине. Усевшись рядышком, чтоб побеседовать, мы оба оказались сильно взволнованными, с той только разницей, что ее волнение происходило исключительно от страсти, тогда как к моему примешивалась некоторая доля страха. Тщетно уверяла меня моя красавица, что нам нечего бояться мужа; я ощущал дрожь, отравлявшую мне все удовольствие.
— Сеньора, — спросил я, — как удалось вам обмануть бдительность вашей дуэньи? После того, что мне наговорили про почтенную Мелансию, я уже не рассчитывал получить от вас весточку, а тем более встретиться с вами наедине.
В ответ на эти слова донья Мерхелина улыбнулась и сказала:
— Вы перестанете удивляться тому, как мне удалось устроить это ночное свидание, когда я расскажу вам, что произошло между мной и дуэньей. Как только она пришла к нам, мой муж всячески ее обласкал, и сказал мне: «Мерхелина, поручаю присмотр за вами этой скромной особе, которая слывет за образец всех добродетелей; она будет служить вам зерцалом, в которое вы можете беспрестанно смотреть, чтоб черпать оттуда примеры благоразумия. Сия несравненная женщина опекала в течение двенадцати лет жену одного аптекаря, моего приятеля; но как опекала… так, как другие не опекают: она сделала из нее чуть ли не святую». Эти похвалы, вполне подтверждавшиеся строгим видом Мелансии, привели меня в отчаяние и заставили пролить немало слез. Я уже представляла себе поучения, сыплющиеся на меня с утра до вечера, и выговоры, которые мне пришлось бы ежедневно выслушивать. Словом, мне казалось, что я стала самой несчастной женщиной в мире. В предвидении таких горестей я уже не считалась ни с чем и, оставшись наедине с дуэньей, сказала ей самым резким тоном: «Вы, по-видимому, собираетесь доставить мне немало мучений, но предупреждаю вас, что я не отличаюсь долготерпением, и отплачу вам в свою очередь всяческими обидами. Заявляю вам без обиняков, что сердце мое пылает страстью, которую не искоренят никакие поучения: принимайте любые меры. Можете удвоить свою бдительность, но предупреждаю вас, что использую все средства, чтоб вас обмануть». Я ожидала, что после этих слов хитрая дуэнья прочтет мне изрядную отповедь, но она вдруг перестала морщить лоб и сказала со смехом: «Я в восторге от вашего характера и на откровенность отвечу вам откровенностью. Плохо вы меня знаете, прекрасная Мерхелина, если судите обо мне по похвалам своего супруга или по моему угрюмому виду. Я вовсе не враг удовольствий, и если состою на службе у ревнивых мужей, то только для того, чтоб потакать их прелестным женам. Уже много лет, как я владею великим искусством притворяться и могу почитать себя счастливой, ибо одновременно пользуюсь всеми приятностями порока и хорошей репутацией, которую создает добродетель. Между нами говоря, мир и не знает другой добродетели. Чтоб стать нравственным по-настоящему, надо затратить слишком много усилий, а потому в наши дни довольствуются видимостью. Положитесь на меня, — продолжала дуэнья, — и мы окрутим старичка-доктора Олоросо. Его постигнет та же судьба, что и сеньора Апунтадора. Думаю, что докторский лоб достоин не большего почтения, чем аптекарский. Бедный Апунтадор! Чего только мы с аптекаршей над ним не выделывали! Что за милая женщина! И какой славный характер, царствие ей небесное! Могу побожиться, что она весело прожила молодость. И сама не помню, сколько я привела к ней в дом любовников, а муж ни разу ничего не заметил. А потому, сеньора, будьте ко мне благосклоннее и поверьте, что как бы усердно ни служил вам старик-стремянный, вы ничего не потеряете от этой замены. Я, быть может, окажусь для вас полезнее, чем он». Можете себе представить, Диего, сколь я была благодарна своей дуэнье за такую ее откровенность. Ведь я почитала ее за образец добродетели. Вот как можно ошибаться в женщинах! Ее искренность сразу покорила меня, и я обняла ее с восторгом, показав этим, насколько была рада такой компаньонке. Поведав ей все секреты своего сердца, я попросила ее устроить мне поскорее тайное свидание с вами. Мелансия так и поступила. Сегодня с утра отправила она на розыски ту старуху, с которой вы говорили; это великая мастерица на такие дела, и моя дуэнья пользовалась ее услугами, когда служила у аптекарши. Но самое забавное во всем этом приключении, — добавила она со смехом, — это то, что Мелансия, которой я рассказала про обыкновение моего мужа спать всю ночь без просыпа, легла рядом с ним и заступает теперь мое место.
— Ах, сеньора! — воскликнул я, — мне совсем не нравится эта выдумка. Ваш муж легко может заметить обман.
— Ничего он не заметит, — поспешила возразить Мерхелина, — не беспокойтесь об этом, и пусть напрасный страх не отравляет вам удовольствия, которое вы должны испытывать в обществе молодой дамы, желающей вам добра.
Заметив, что эти уговоры не ослабили моих опасений, жена старого доктора пустила в ход все средства, которые, по ее мнению, должны были меня ободрить, и приложила к этому столько стараний, что, наконец, добилась своего. Я уже стал помышлять только о том, чтобы использовать благоприятный случай; но в то самое время, когда бог Купидон, сопровождаемый собором Смехов и Игр, готовился увенчать мое счастье, у ворот дома раздался сильный стук. Тотчас же Амур улетел со всей своей свитой, подобно стае робких птиц, внезапно испуганных громким шумом. Мерхелина поспешно упрятала меня под стол, находившийся в зале, и потушила ночник, а сама — как это было условлено с дуэньей на случай тревоги — отправилась к дверям горницы, где спал ее муж. Между тем стук в воротах усилился, так что гул разносился по всему дому. Тут сеньор Олоросо проснулся и позвал Мелансию. Дуэнья соскочила с постели, несмотря на то, что доктор, принимавший ее за жену, кричал ей, чтоб она не вставала, и помчалась к своей госпоже, которая, ощутив ее подле себя, в свою очередь позвала Мелансию и приказала ей посмотреть, кто стучит у ворот.