31 ДЕКАБРЯ: сидел Вконтакте, там была сценаристка из Питера по имени Любовь, учившаяся в институте кино и телевидения, она и ее подруги лайкнули на сайте «Вконтакте» мой ролик из фильма «Широко закрытые глаза», где Николь Кидман в конце говорит мужу, что им нужно потрахаться. У нее на страничке была свалка, ужас и Ад, воспоминание о времени, когда она была маленькой девочкой, и нарисованный образ белокурой дьяволицы со змеиным, раздваивающимся на конце языком. Из ее страницы я узнал про песню Negative Sex: современные девушки уже осмыслили себя как «негативный пол».
Всю первую неделю января проболел.
ДЕВУШКА С ТАТУИРОВКОЙ ДРАКОНА
И вот здесь мы с Дэвидом Финчером расходимся. Люди, которые старше меня, вероятно, не застали этот социальный тренд, и я им завидую, потому что до смерти надоели эти новые юные идеалистки, стремящиеся, как мужчины, к свободе от физической оболочки, но не понимающие, в чем ее смысл; падкие до политических и эстетических доктрин, в корне противоположных идеализму; проникнутые презрением к мужчинам оттого, что рожать детей в этом мире, куда их забросили, по-видимому, не придется. Весь этот «негативный пол», как они уже себя отрефлексировали. Понятно, что родилось поколение девушек, у которых сняты заслоны перед вещами, с которыми женщине тяжело жить, и страшно жаль, но верните уже нормальных женщин со всеми их заслонами, правда.
Забавно, что французские киноведы давным-давно прознали про садоанальные мотивы в творчестве Хичкока — но не восприняли это как нечто неправильное, а защитили на эту тему кучу диссертаций и Америке не сказали. Но французы с самого начала придумали, как использовать Америку в целях уничтожения западного мира, для начала уничтожить Англию, а затем, если для достижения основной цели будет нужно, чтобы и Америка закончилась, так тому и быть. Пожалуй, это самая главная тайна, которая не должна была раскрыта, чтобы это не изменилось. А теперь Америка сокрушается, что ее статус мирового лидера подходит к концу. Сюрприз!
Цена за это оказалась высокой, и ей теперь придется долго осмыслять свою национальную идентичность как использованную в самом страшном заговоре. Америка была нужна только на период огромного производства, скачка, но она не будет нужна в момент, когда материю начнут оборачивать вспять страны с неэнтропийным характером — если только не перестроится таким образом, какой предлагал им еще Майкл Пауэлл в начале 50-х годов ХХ века. Ха-ха. Какая-то часть Америки, безусловно, так сделает — и здесь они откроют впервые Пауэлла и Прессбургера так, как их нужно было открывать: в сущностном ключе, а не в том, при котором они накладывают на фильмы свое восприятие.
Хороший момент с домашней лапшой, которую она готовит в микроволновке, залив горячей водой из-под крана, и «Кока-Колой», кроме связки банок которой у нее мало что еще есть в холодильнике, показывает, как можно при помощи укрупненной детали задать черты характера героини: далее в сюжете будет проведена мысль об ее отсутствии интереса к деньгам и определенному резисту к еде в особенности; женщина, которая не заботится о своем теле.
Фильм разделен на две половины, и в первой драматическое движение строится на том параллелизме, который предвосхищает их встречу, но вместо того, чтобы давать подчеркиваемый переход, Финчер, посчитав принцип банальным, намеренно стирает логику в переходах, убирая связь между событиями, помимо хронологической — той, в которой они следуют друг за другом в таком порядке. Таким образом, он уничтожает символическое движение под фотографией, оставляя только верхний пласт действия.
В этих сценах нельзя не заметить высочайшую культуру работы с пространством; он практически не нарушает локализованную рамку кадра и работает со всем задействованным пространством кадра, будь то голая стена или что угодно еще; каждый из этих планов вызывает в зрителе то чувство, которое раньше называли «остранением»: осознанием того, что поверх кадра лежит еще один, символический смысл, указывающий на сам кадр, построенный режиссером, и именно это в нем и нравится.
Биография семьи, начавшаяся как расследование, превращается в раскрытие тайны антисемитских убийств, убийств женщин с еврейскими именами. Под прикрытием библейских наказов фашисты ведут жестокую расправу над женщинами, и таким образом современное либеральное общество расправляется с обоими врагами: фашизмом и христианством. Однако интересным образом agenda героев не подчеркивается: либерализм Бломквиста опущен до степени, в которой он становится чистым листом, а Лисбет фигурирует как загадка — она выполняет работу, которая ей поручена правительственными структурами. В 90-е расстановка добра и зла была бы очевидной, но в фильме 2011 года, кажется, упущено какое-то смысловое звено, в котором вся суть. А дело в том, что в своем расследовании Лисбет прибегает к средствам, которые в 30–40-е годы, в долиберальном обществе, которое во многом было бы названо фашистским с точки зрения современных либералов, были определены не иначе как фашизм, и вот это и есть то, что пугает режиссера. Известный факт, что голливудская индустрия поддерживается еврейскими деньгами, и Финчер не уверен, во-первых, в том, что Лисбет Саландер — как антропологический факт — не является прямым результатом послевоенного развития европейского (западного) общества к либерализму, а, во-вторых, что он сам не отождествляет себя больше с ней, чем с журналистом. Фильм построен вокруг пропущенного смысла и продолжает следствие, делая все возможное, чтобы не указать на то, что имеется в виду: Лисбет, возможно, не понимает по молодости, но, скорее всего, просто помалкивает, но знает, что ее врагами, «злом», возможно, большим, чем то, которое уничтожало еврейских женщин, является гуманистическое добро, повернувшее тот мужской, западный мир к материализму и превратившее ее, Лисбет, в то чудовищное creature, коим она сегодня является. Почему это должно ее волновать? Она хотела бы быть нормальной женщиной, и знает, кто в этом виноват. В сцене, где она зашивает ему огнестрельную рану на лбу, крупный план впервые за долгое использован как символ — крупный план плюс — в этот момент при помощи крупного плана сообщается, впервые в фильме, что-то женское, гетеросексуальное в ней. И вот здесь это внезапно превращается в историю любви. И в этом смысле, в том, что режиссер старается сохранить в себе, фильм такой же христианский и гуманистический, как труды Ницше. С гуманизмом в ложном понимании покончено, и на повестке дня теперь то, как быть со всей этой ложью, которая отравляла подлинный гуманизм последние 60–70 лет, человеку искусства, до тех пор, пока до него не добрались те, кто не подумает; женщины. Финчеру мешает раскрыть трансцендентную этику его страна.