Я заставляю себя успокоиться.
— Конечно. Заходи.
Мы находим место, чтобы присесть в гостиной, и я предлагаю ему выпить или поесть, но он качает головой.
Его колено подпрыгивает, когда он смотрит в пол. Готовясь к тому, что может оказаться самым трудным разговором в моей жизни, я сажусь напротив него.
— Спрашивай меня о чем угодно.
— Ты спал с ней? — Спрашивает он.
Моя челюсть сжимается.
— Да.
Его губы сжимаются, и его сжатая челюсть отражает мою.
— Все это время?
— Нет, совсем недавно.
— Ты причинял ей боль? — Спрашивает он язвительным тоном.
— Никогда. Я бы никогда не причинил ей вреда.
Мой ответ уверен в себе. Я знаю, о чем он думает... что я манипулировал ею, заставляя переспать со мной. Что я играл роль властелина над ней и принуждал ее к чему-то, чего она не хотела. Я на сто процентов уверен, что это не то, что произошло.
— Ты водил ее в клуб? — Спрашивает он.
Напряжение нависает над нами, когда он поднимает вопрос о клубе, что является катализатором его презрения ко мне. Мой сын отказывается верить, что я не какой-нибудь подлый извращенец, потому что я дал людям возможность безопасно выражать свои сексуальные потребности. Хотел бы я заставить его понять, но это не совсем приятный разговор между отцом и сыном.
— Да, я это сделал.
Он качает головой.
— Она не такая. Ты потратил все это время, развращая ее. Неудивительно, что она хочет тебя, а не меня.
— Подожди минутку, — перебиваю я. — Я вовсе не развращал ее. Ты думаешь, она не такая? Но я скажу тебе, что это так.
Шарлотта – взрослая женщина и может сама принимать решения. Я вовсе не принуждал ее, но я дал ей возможность найти себя, и я провел последние несколько месяцев, наблюдая, как она растет.
Он усмехается.
— Во-вторых, — добавляю я. — Она никогда не предпочитала меня тебе. Вы двое уже расстались…
— О, заткнись, — рявкает он. — Не тыкай мне этим в лицо.
— Я не хотел.
Я протягиваю к нему руки.
— Я только указываю на то, что она полностью отдавала себе отчет в том, что делала. И прежде чем ты увековечишь это убеждение, что мой клуб – грязное, постыдное место, я обещаю тебе, что это не так. Мы принимаем все меры предосторожности в области охраны труда и техники безопасности. Все происходит по обоюдному согласию, и у женщин там даже больше власти, чем у мужчин, поэтому, пожалуйста, перестань говорить себе, какой я плохой.
Он на мгновение замолкает, уставившись в пол, заламывая руки и размышляя про себя.
— Ты любишь ее? — Спрашивает он, не поднимая на меня глаз.
Я колеблюсь. Слово да вертится у меня на кончике языка, умирая от желания сорваться с него, но я не уверен, что это то, что он хочет услышать.
— Это не имеет значения, — отвечаю я, сдерживая свое разочарование. — Если ты не хочешь, чтобы я преследовал ее, я не буду.
Его голова резко поворачивается в мою сторону. Он читает выражение моего лица, прежде чем с силой выдавить:
— Я не хочу, чтобы ты это делал.
Я должен напомнить себе, что нужно дышать. Мое сердце, которое только что билось со скоростью миллион ударов в минуту, теперь рухнуло на пол. Вот и все. Он сказал нет, и я не могу этого нарушить. Мне нужно, чтобы он снова доверял мне.
— Хорошо.
— Ты не ответил на мой вопрос, — добавляет он. — Ты любишь ее?
На этот раз я позволяю ему услышать мой ответ.
— Да. Очень сильно.
Его лицо искажается наполовину отвращением, наполовину жалостью. С закрытыми глазами он качает головой.
— Ей всего двадцать один. Тебе сорок. Это полный пиздец.
Я пожимаю плечами.
— Мне жаль.
Нет смысла рассказывать ему, как мы были счастливы. Как мы перестали видеться из-за нашего возраста и даже больше из-за того, что мы предлагали друг другу. Шарлотта смешила меня и увидела насквозь мою эмоциональную броню, которую я носил в течение двадцати лет. Казалось, она всегда точно знала, что мне нужно.
— Значит, если бы я действительно сказал тебе больше с ней не встречаться... ты бы не стал?
Наклонившись вперед, я упираюсь локтями в колени.
— Ты мой сын, Бо. Твое счастье важнее моего собственного. Если ты не хочешь, чтобы я встречался с твоей бывшей, как я могу?
Его брови хмурятся еще глубже, когда он внимательно изучает меня.
— Мне нужно идти.
Воздух выходит из моих легких.
— Не уходи, Бо. Не сердись на меня больше, пожалуйста.
Когда он встает со своего стула, тяжелый груз разочарования подкатывает к моему горлу, отчего мне трудно глотать.
— Мне просто нужно время… чтобы понять это.
— Приходи в любое время. Мы можем поговорить о чем угодно, о чем ты захочешь. Я сделаю все, что угодно, — умоляю я, глядя ему в спину, когда он уходит, чувствуя себя полным дураком.
Но мне все равно. Я буду вести себя как дурак, только чтобы вернуть его в свою жизнь.
Когда дверь закрывается, без единого слова, я некоторое время стою там, прокручивая все в своей голове. Затем я мрачно возвращаюсь к своему столу, где продолжаю быть совершенно непродуктивным и пялиться в никуда, в то время как мой разум прокручивает все мои ошибки.
Открывая верхний ящик, я вижу светло-голубые трусики, которые она оставила в тот день, когда все закончилось. Поверх них лежит черный пульт дистанционного управления. Они оба пристально смотрят на меня, как напоминание о том, что я больше никогда не увижу Шарлотту. Не до тех пор, пока у Бо есть с этим проблемы.
Взяв трусики, я бросаю их в мусорное ведро рядом со своим столом. Затем, держа пульт в руке, я представляю, как она выглядела, когда я играл с ней. Эта яркая улыбка и великолепные карие глаза.
— Блять! — Кричу я, с силой швыряя пульт о стену и испытывая мгновенное удовлетворение, когда он разлетается на куски.
Не обращая внимания на беспорядок, который я устроил, я беру свои ключи со столика у входной двери. Я должен убраться отсюда к чертовой матери, и есть только одно место, куда я хочу пойти. Я устал хандрить и чувствовать себя одиноким. Желчь подступает к моему горлу, когда я думаю об этом, но сегодня вечером мне нужна компания. Может быть, если мне повезет, я смогу забыть о том, как сильно я по ней скучаю, и вернуть себе хоть какое-то подобие того мужчины, которым я был раньше.
ПРАВИЛО № 34: КОГДА ТЫ ЯВЛЯЕТЕСЬ ЧЛЕНОМ ЭКСКЛЮЗИВНОГО СЕКС-КЛУБА, НА САМОМ ДЕЛЕ НЕТ ПРИЧИН ОСТАВАТЬСЯ ДОМА ОДНОЙ В ПЯТНИЦУ ВЕЧЕРОМ.
Шарли
Оказывается, вести группу восьмилетних детей на роликовых коньках в перетасовке купидонов недостаточно, чтобы поднять мне настроение. Я могу изобразить улыбку и выглядеть соответственно, но внутри я просто хочу пойти домой и забраться в свою постель.
После окончания песни я возвращаюсь на коньках к стойке регистрации, где раздаю коньки и продаю светящиеся палочки.
Когда становится тихо, я вспоминаю, как Эмерсон два раза приходил на каток – в первый раз, чтобы шокировать меня до чертиков, а во второй раз, чтобы шокировать еще больше. Я все еще вижу, как он стоит здесь, разговаривая с Софи и моей мамой, и это только заставляет меня скучать по нему еще больше.
Когда открывается входная дверь, я мельком вижу входящего мужчину, силуэт которого вырисовывается на фоне солнца у него за спиной, поэтому я не могу разобрать, кто это. Его тело и походка настолько знакомы, что мое сердце чуть не замирает в груди.