Это мы — “град опустевший”. Какое горе! нас можно только очень-очень пожалеть! Ибо это мы с вами — не какие-то “люди семнадцатого века”, но — дети последнего времени (ср. IИо 2:18). Горе, горе!
О странное дело, что он поёт, что предвещает с такой силой?!!
И если тот ветхий Израиль так согрешил перед Богом своим, предал Спасителя своего, так что он теперь как неверная нечистая жена, то что сказать нам, Израилю новому?
Ведь как сказано?.. Город, некогда многолюдный… стал, как вдова; великий между народами, князь над областями сделался данником: Плач Иеремии. (У Векманна: “княгиней народов и королевой земель она была, а теперь — рабыня”.) То есть: мы владели желаниями, умами и душами народов, были господами их мыслей, потому что они шли к нам, обращались в нашу веру, язычники, и становились как один из нас; а ныне? мы служим язычникам, рабствуем, поклоняемся их идолам, дракончикам, псам, обезьянам — сделались звездочётами, шаманим…
Не слёзы — слёзы кровавые текут по щекам нашим.
Weine nicht. Er hat überwunden, der Loewe… Утешайте, утешайте народ Мой, говорит Бог ваш; говорите к сердцу Иерусалима (Исайя 40: 1)… Не плачь, говорит, вот лев, от колена Иудова, корень Давидов, победил… Не плачь. Он обнимает тебя, прижимает к себе, отирает твой плач, эту скорбь, утешает, утешает ещё и ещё — несколько ритурнелей на этот же текст — но потом объявляет, восклицает с ликованием: лев, лев победил! Какая радость в этом слове! А мы? Хотим ли мы вернуть себе эту радость от этого известия, что лев победил? (Какой лев? Кого победил?) Ну как же? вот скрипки играют баталью, вот лев торжествует победу над извечным врагом! (Каким врагом?) Amen. Amen. Чакона-мадригал. Тихое ликование. “Ах, как же понять эту форму, разобраться в её строении?”
Gegrüßet seist du, Holdselige — Радуйся, Благодатная. Ангел Гавриил благовествует Пречистой Деве о Воплощении, рождении от Неё Бога — Спасителя. Вот этот трепетный ветерок скрипок за вошедшим Ангелом, “глас хлада тонка” Святого Духа за Благой Вестью. Скрипки так и остаются с Ангелом, а с Марией — две высокие продольные флейты — символ непорочной чистоты Богоневесты; любимый Векманном диалог голосов с постоянно сопутствующими им инструментами. Как потом у Баха в “Страстях по Матфею”: партии Иисуса постоянно сопутствуют скрипки. Се, Раба Господня; да будет мне по слову Твоему. Аллилуйя всем составом голосов и инструментов.
Wenn der Herr die Gefangenen zu Zion — Когда возвращал Господь плен Сиона, Пс. 125 (126). Как живо и непосредственно откликается музыка на слова псалма о плаче и веселии, о смехе! Тогда она неподдельно смеётся. С плачем бросающий семена возвратится с радостью, неся снопы свои. Так извечно: лето и зима, полдень и вечер, голод и сытость — континуум.
Рецензия (на часть книги): о фантазии
Es
ist
das
Heil
…, кантатах
Я прочёл ваши строки о кантатах Маттиаса Векманна. Вы верно определяете их лирическое направление и в этом же ключе ведёте речь о них. Действительно, кантата у Векманна — камерный и внебогослужебный жанр. Вместе с тем ранее, говоря об органной музыке, а именно — о 6-м версусе хорального цикла Es ist das Heil uns kommen her, представляющем собой огромную хоральную фантазию, вы высказываете предположение, что “композитор решает совершить здесь, на органе, то, чего он ни разу… не исполнил в кантатном жанре” — монументальную кантату, “где был бы использован хорал, кантус фирмус, хор, оркестр, с симфоническим разворотом хоральной темы — настоящую церковную литургическую вещь” — конец несколько изменённой мною цитаты.
Итак, в сердце вашей мысли, если я правильно понимаю, некая ностальгия, которую Векманн (якобы) испытывал по такой вот воображаемой вами “настоящей литургической вещи”. Мы не можем, конечно, ничего утверждать с непреложностью, тем более, что тогдашние журналисты (если существовали) не брали таких подробных интервью у режиссёров, актёров, композиторов, писателей, как теперь, когда пункт за пунктом вытягивается из “деятеля искусства” всё содержимое его души и черепной коробки… Тем не менее, думаю, что подобной ностальгии Векманн не испытывал. В его времена место за кантатой в богослужении ещё не было закреплено и, кроме отдельных каких-то опытов, она оставалась вне богослужебной практики. В отличие, конечно, от пассионов и музыки на особые случаи. Хотел и стремился ли Векманн изменить подобное положение? Навряд ли. Помимо того, что в нём не видится баховского темперамента (к этому сопоставлению мы потом вернёмся), его кантаты вообще другой природы. Им свойственна необычайная (по сравнению даже с другими авторами) психологичность и тонкость музыкальных переживаний, которая ведёт нас к встрече с личностью в её единственном, где нет места никакой общепринятой церковной (и прочей) атрибутике — хоралу, кантусу фирмусу, связанному с ним контрапункту, речитативной церковной псалмодии (в отличие от свободного речитатива — accompagnato) — словом, ничего, что напоминало бы общепринятые формы, являющие собой общецерковную догматику. Векманн в кантатах словно избегает всего, что сбывается, наступает, является воочию как уже совершившееся, предстаёт фактом неоспоримо явившегося. Вся его реальность есть феномен душевного движения, психологизма, миг переживания или, если что-то переживается и осознаётся как всеобщее, то — как имеющее наступить в будущем, не в моменте, не в кадре настоящего. Это слово кадр хорошо заметим. Но за границами кантаты, в органной хоральной музыке, хоральных циклах, это вот церковно-религиозная догматика, вернее же и прежде всего вероучительность, как раз находит себе обширное применение. Ибо именно эта музыка была богослужебной, а не кантата, здесь потому и присутствует хорал, кантус фирмус, канон, контрапункт и всё прочее к сему относящееся. Об этом и вы пишете, но я хочу подчеркнуть, что органный стиль Векманна вполне самобытно органный, а не являет собой некую аллюзию к стилю воображаемой “большой кантаты”, не есть некая “транскрипция”. В частности, фантазия Es ist das Heil… — это, в архетипе — гигантское “canto fermo in cantu colorato”, предфинальный версус, но — трансформированный здесь в огромную фантазию, с внедрением в педаль и средние голоса хоральных партий.