Единственное: в Личном; во Всеобщем; Векманн и Бах: эстетика, метафизика,
жизненные, субъектные их черты
Каждому определено Творцом совершить в этом мiре частицу правды, то Единственное, что ему совершить поручено. Сделать верный выстрел, попасть в десятку. Кому много дано, с того много и спросится — сказал Христос. Он — Сын Божий, Ему и дано было выпить неподъёмно-безмерную чашу гнева Божия за грехи человеческие. Выпив эту чашу, Он соделал её Чашей Жизни, разделив её для всех нас, человеков, положив её в основание всего мiра чашею целости и Жизни.
Есть в мiре некое Единственное как Субъектность Христа, растворённая Им во всех явлениях, силах, субстанциях, личностях сотворённого Им мира. Это — прообраз Причастия. Это Единственное легко познаётся из жизненной правды — когда мы ясно понимаем свою жизненную задачу: что нам именно поручено совершить, что для этого надо иметь, что сделать, какими способностями обладать. Без этого ясного представления, без готовности неуклонно следовать этим путём любое наше предприятие кончится полным провалом, обернётся обидным посмешищем: вот (скажут) человек, который начал строить и не мог окончить (Лк. 14: 30).
Это Единственное являет себя и в искусстве, так как здесь именно человек уподоблен Богу. Не всем творцам является оно с одинаковой явственностью и силой; одним — более явственно и отчётливо, другим более смутно и слабо… Частица пронзительной правды… Евгений Шварц исполнил её в «Драконе»… В метафизическом плане мы решились бы расположить Единственное в двух больших сферах: в Личном и Всеобщем. Моцарту и Векманну дано было исполнить Единственное в Личном, Баху — во Всеобщем…
Раньше автору была известна только органно-клавирная часть творений Векманна. И мы долгое время полагали, что основная сила его — в хоральных циклах. Но потом, узнав кантаты и сонаты, поняли, что они представляют в его наследии, по меньшей мере, равнозначную ценность. Попробуем выразить это положение вещей посредством некоторого «воспитательно-педагогического» сюжетного уподобления. Шютц, взявшийся за воспитание Векманна, стало быть его воспитатель, заведовал «по совместительству» кантатно-сонатным его образованием. Органное он отдал на откуп Якобу Преториусу и Co. и в эти дела не вмешивался. Подобным же образом и Якоб Преториус нимало не интересовался его кантатно-сонатными делами; это были две взаимозамкнутые сферы. Про кантаты самого Якоба Преториуса (или Генриха Шайдеманна) нам ничего не известно… Нет, конечно! органный Векманн превзошёл учителя! Но… как бы это выразить?.. На органе у Векманна — прорывы в Единственное, но это — отдельные всполохи откровений, окна, протуберанцы света…
А вот, возьмите Сонаты… Здесь что ни вещь — россыпь идей, царство восхитительных ритурнелей, невообразимо, причудливо-изобретательных… Вы увлекаетесь вереницею этих самых садов — вдруг который-то из них оборачивается ощером нежданного зверя; но всё хорошо, идём дальше, что-то райски прекрасное посещает нас нездешним контрапунктом, темнеет вечер, и в потемневшем воздухе свешивается с дерева длинная ветвь — да она шевелится, вот сверкнул змеиный глаз и застыла ледяная бездна, но мгновенный укол! ужас разсеялся… Что это? С чем это сравнить? Ничего подобного у современников, у Букстехуде… Моцарт? Достоевский?.. Да это музыка вне времени вообще, о чём мы и пытались докладывать — именно так, ибо ни с каким другим композитором слово не оказывается в таком безсилии перед музыкой. Что же?.. 9-я соната — это разве только царица среди королев!..
На органе же… Векманн постоянно ставит органиста в непривычное, неудобное положение — имеем в виду здесь не столько школу игры на оберверке — рюкпозитиве, общую всем северянам, сколько его стиль, контрапунктно-гармонический в первую очередь. Например, как он гармонизирует хорал? Необычно, но не так, как Бах… Бах гармонизирует хорал необычно, но «серьёзно», он вскрывает в хорале то глубинное, что от нас скрыто. Векманн гармонизует хорал «несерьёзно», он выискивает в нём такие возможности гармонии и контрапункта, какие поставили бы нас впросак, заставили бы «переделывать наши мозги».
Но гораздо важнее этой полушутки-полуправды о том, что Векманн своей обработкой хорала ставит впросак органиста, следующая мысль. Векманн, как мы здесь не раз уже говорили — композитор ритурнеля. Он и на органе создаёт обстановку ритурнеля, хочет, чтобы хорал был его неотъемлемой частью и потому помещает хорал в середину ритурнельного тела, чтобы он был окружён ритурнельными голосами, был частью, собратом содружества. Это, как в Евангелии: Ибо где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них (Мф. 18: 20). Вот христианское содружество: Господь посреди нас, мы Его друзья, ибо: Вы друзья Мои, если исполняете то, что я заповедую вам (Ио. 15: 14). Вот этого и не понимаем, думаем, что хорал — восточный падишах или обезьяний лидер. А эта особенность композиции очень ценна у Векманна. Настолько ценна, что ради неё (мы думаем) Векманн в некоторых версусах своих органных циклов предписывает регистровку. Таковая адресуется, конечно, его родному органу Св. Якоба в Гамбурге. Но всё равно: предписывать регистровку в XVII веке — сверх обычая. С точки зрения такого вот ритурнельного обращения с хоралом Бах, в Органной книжечке, делает нечто подобное, когда основывает обработку на хоральном каноне. И заметьте: в XVIII веке, когда композиторских указаний в органных партитурах становится больше, Бах — один из самых «указательных» органных композиторов — и, в немалой степени, именно в области регистровки Мы сказали бы ещё вот как: Векманн серьёзный в Кантатах и Сонатах — там он Личный. Если вы хотели бы доискаться до него, какой он один или с Шютцем, с Бернгардом или с Корткампом — идите к кантатам и сонатам. Ещё вот как: Клавишная стихия — не родная Векманну стихия, он — не клавишник. Здесь он говорит на иностранном языке — которым в совершенстве владеет, пусть — но не на родном. Родной его язык — ансамбль инструментов — Сонаты —, тот же ансамбль (часто без духовых) с сольными (почти всегда) вокальными голосами — Кантаты. Вот здесь он — Векманн — в родной стихии! Редкостный мелодический талант Векманна, его неистощимая контрапунктно-гармоническая фантазийность расцветают здесь невиданным экзотическим цветом! Зачем ему разработка мысли, комментарии, кульминация? Когда можно развёртывать композицию всё новыми и новыми мелодическими гештальтами, обогащая их контрапунктом и гармонией — и таким вот неведомым путём ставить целый общий гештальт! Поразительно! Где застанет конец — ну, значит, конец. Без всякого, там, «конечного вывода», «морали», «эпилога» и, словом, всего того, к чему мы так привыкли, и так ищем, что хватаемся за это, как за спасательный круг — нет его у Векманна, спасательного круга, не дождётесь — вот и тонем! Алогизм — привычная логика не работает. Да у него нет и вообще никакой работы, нет комментариев, нет времени, он никуда «не следует». Но это и не континуум — просто отдыхайте! При этом и сонаты-то все небольшие, редко более пяти минут, не в протяжении дело — но каждая — в себе самой свой собственный мiр. В этом видится субъектный характер Векманна, оказывающий влияние на облик его творческой личности. Для Баха и орган, и кантаты, и концерты, и всё другое — поле с одной задачей, имеющей только разные участки и особенности её исполнения; а у Векманна не так, но: церковь с органом — это одно, «Богу Богово», а здесь вот я — личный.