Дня два возился я с этими шторами. Мерил, кроил, заметывал края, делал широкий верхний рубчик. Он-то больше всего и доставил мне мучений. Все пальцы исколол в кровь — бегал в аптеку за йодом, но зато сделал! К концу третьих суток скрепкой продел шнурок из лески и примерил шторку к окну. Как тут и была! Но только теперь сообразил, что мне нечем их прибить, оказывается, я забыл купить маленьких гвоздочков. Ехать же в хозмаг было уже поздно. Жаль… Что же делать? И я вспомнил: на почте в дверном тамбуре на столике стоит коробка с гвоздями — там клиенты заколачивают свои посылочные ящики. Посмотрел на часы — успею! И побежал. Перед закрытием посетителей уже никого не было, и я без помех высыпал из ящика себе в карман все гвозди, а заодно прихватил и молоток. Мне ведь надо чем-то заколачивать эти гвозди? А он до утра все равно будет лежать без дела.
Развесил шторки — и сразу комната преобразилась. Хожу, любуюсь своей работой, чувствую себя совершенно раскованным: легко мне, радостно, свободно!
Вот что значит обстановка! Создать надлежащую обстановку для творческой работы — это очень важно. Об этом надо постоянно помнить и заботиться о ней больше даже, чем о самом творчестве.
Еле дождался утра — ждал, когда придет горничная, хотелось услышать, что скажет она о творении рук моих. Пришла она только перед обедом. Пришла и ахнула! А мне надо было видеть, чтобы запомнить на всю жизнь тот восторг, который был в ее глазах! Уверяю вас, ни один мой рассказ, ни одна повесть ни у кого не вызывали такого восхищения, как эти шторы! Ради этой минуты стоило жить! Я понял, что шторки — мое лучшее произведение, которое останется в памяти народной.
— Как уютно стало! — наконец обрела она дар речи и огляделась вокруг.
— Хорошо, правда? — Гордый, я тоже огляделся. — Вот теперь можно и садиться наконец-то вплотную за работу!
— Можно… — сказала она и протянула мне какие-то бумажки: — Это билет на поезд… Вы заказывали?
— Уже принесли? — удивился я и, развернув билет, увидел, что мой поезд отправляется завтра в 16-00. — Как быстро пролетело время!
— Это всегда так, — философски заметила горничная. — Если работа спорится, время летит незаметно.
Жаль. Очень жаль. Я ведь не все еще сделал: рамы на зиму в этой комнате так и останутся теперь незаклеенными, а я собрался это сделать завтра — мои соседи из девятого свои окна вчера оклеили.
Когда я проезжал на такси мимо хозмага, меня увидел знакомый продавец, остановил:
— Уже уезжаете? А к нам в продажу шифер поступил. Разве вам не нужен?
— Предложите его писателю, который живет на верхнем этаже. Жаловался — протекает.
Вы спросите: «Что же я написал?»
Да!.. Но зато у меня теперь есть полный набор слесарных, столярных и портновских инструментов, и жена моя по этому поводу говорит:
— Наконец-то у нас в доме появился настоящий мужчина!
А такое услышать от жены даже на склоне лет, скажу вам, не просто приятно, но очень важно, потому что нет ничего нужнее для творческой работы, чем доброе расположение к тебе собственной супруги.
Работайте в Домах творчества!
РАССКАЗЫ ИЗ ЖИЗНИ ЛИТЕРАТОРА ЭРАЗМА ИВАНОВИЧА НЕВАЛЯЙКИНА
ЛЕГКАЯ АТЛЁТИКА
Встреча была совершенно неожиданной: на него засматривались люди, засмотрелся и я. И было на что! По улице шел не человек — глыба! Редко встретишь теперь такого богатыря: возвышался над всеми, будто на лошади ехал. Одет в длинный, до пят, тулуп иностранного пошива, подпоясан цветным кушаком. На голове шапка из меха молочного тюлененка, в руках желтый портфель величиной с товарный пульмановский вагон. Шел он не то чтобы важно, но с достоинством, голову, как делают современные интеллектуалы, склонил чуть набок, глаза, заволоченно-задумчивые, ничего не выражающие, были настроены на мировую скорбь.
«О, боже! Да ведь это же Эразм Неваляйкин! Мой бывший одноклассник! Эразм-Маразм! Сколько зим, сколько лет!»
— Эразм!
Неваляйкин остановился, заулыбался, расставил руки на всю ширину тротуара и направился ко мне. А по глазам вижу — не узнает. Но идет уверенно, сграбастал, прижал, вдавил мою голову себе в живот, на спину мне взвалил свой портфель-пульман — дышать трудно. Совсем уж задыхаюсь, а он не отпускает, держит, наверное, вспоминает, кто я. «Ну, думаю, конец мне: много лет прошло, много ему придется переворошить в своей памяти…» Кое-как с трудом вывернул голову, глотнул воздуху, сказал: