Всю мою писанину переписал, название изменил, но я не стал спорить — пусть творит, ему виднее. Недаром же я два месяца его на своем иждивении держал. Переписал он всю брошюрку, фамилие, правда, мое оставил — тут все нормально. Вышла книжка, вот она. — Неваляйкин достал из портфеля брошюрку «Железо слабых не любит», повертел перед моим носом и шуганул ее опять в бездонное нутро портфеля. — А мой дружок, которого я кувалдой тогда по башке огрел, рецензию потом в газетку написал: все, говорит, правильно в книге, все очень поучительно и даже талантливо. Марухин такой, не слышал? Ну как же, он тоже после того случая бросил спорт и теперь стал известным критиком. В боксе-то он ходил под своей фамилией, а тут зачем-то взял себе псифдо́ним. Но я-то знаю, как это случилось. Маруха у него была — мировая баба, вот он, чтобы улестить ей, назвал себя Марухин. Сейчас, правда, у него Дарья, Даша. Говорю ему: «Чего ж не меняешь, подписывайся Дашкин». — «Нет, — говорит, — нельзя этого делать, поскольку я уже известен в критических кругах как Марухин. Подпишись я Дашкиным — еще печатать не будут, подумают, другой какой объявился. Пока разберутся…» Это верно: в нашем литературном деле важно иметь имя. Чтобы тебя знали. А на остальное наплевать. Иной раз даже и не читают. Я знаю такую редакцию — взглянут: ага, имя — и в печать; глянут на книгу: ага, имя — и давай хвалить! Им же неважно, что написано и как написано, им важно кто написал. Имя! Везде гоняются за именами. Не таланты ищут, а имена. Вот, к примеру, составляют план по печати — кого в первую очередь ставят? Имена. Или — требуется статья; напиши — не напечатают: кто ты такой? А было бы имя — это когда фамилие называется именем, — напечатают. Даже закажут тебе, да что там — напишут за тебя, ты только соизволь согласиться поставить свое имечко под ней. Во как! Как говорит мой друг прозаик и поэт Филька Косорылов (не слышал такого? Ну как же, знаменитость!), так вот он говорит: «Ты без имя, что корова без вымя — зарежут». Ну, а мне повезло, имя я себе приобрел еще в ту пору, когда «железо» поднимал. Мое имя тогда у всех в зубах навязло. А еще окромя имя у нас кое-где очень уважают разных психов. Это когда выпендривается, как ненормальный: того вроде не знает, того не понимает, а сам гребет — знает куда, свой курс держит. О, псих, я тебе скажу, может пройти совсем даже и без имени, как намыленный просклизнет. Его тут же издадут, тут же дискуссию затеют: оригинально! ново! неповторимо! понять — не понять! глубоко — не докопаться! Еще бы! Псих ведь, это у нормального все понятно…
Я тоже под психа работаю. Чё смеёсси? Точно! То возьму себе бородищу отпущу — вот такую! То вдруг сбрею ее, а усы отращу — длинные, как вожжи. Или заведу бороду, усы и патлы, как у Махно — по самые плечи. И пишу так же. Вот, к примеру, сносють в Москве старые дома, клоповники, а на их месте строють благоустроенные небоскребы, школы и все такое. Хорошо? Хорошо! А я будто не понимаю и как запущу статью, да со слезой: губят, мол, старину, историю, память, на чем-де, мол, будем патриотизьм воспитывать и разве будут современные дети любить такую свою многоэтажную Родину, где нет ни бабушкиного сундука, ни ладанного запаху? И все в таком роде. В редакцию принесу, а там: «Ой, как остро! Ой, как смело! Ой, как мудро!» Печатают, шумят. А мне что? А мне того и надо: шумите! Популярность моя от этого растет и имя мое, понимаешь, набирает вес, как штанга. Понял? Пройдет время, немного успокоятся, а я опять статейку, на этот раз уже про деревню: разве можно, мол, в селе строить многоэтажные дома со всеми удобствами и по улицам прокладывать асфальт? Это же уничтожает деревенский колорит! Наш крестьянин этого не любит, колхознику этого не нужно. Мы уничтожаем вековечное Руси, а значит, и саму Русь. Как напущу страху — только держись. Опять шум! Пройдет время — я снова статейку: мол, нужно и новое строить, и старую курную избу надо сохранить. После этого затишье, всех помирил: и те довольны, и другие. А мне затишье зачем? Не надо! И я снова сажусь строчить: до каких пор, мол, деревня будет утопать в грязи и навозе? Колхознику нужны тротуары, дороги, дома со всеми городскими удобствами, модные ателье, пункты проката. И так и далее и далее. А фотографируюсь я — всегда задумчивым: головку набок и кулачком щеку подпираю. Увидишь такую фотографию — так и знай: это я. Вот так-то, брат! Работы — по горло! А иначе дела не будет, иначе усохнет имя, как у старой коровы вымя, и каюк. Во, и я срифмовал! Скоро на стихи перейду, пожалуй.