Казалось, такую натуру ничем не испугать, ничем не оконфузить. Но, как видно, и скалы рушатся, и на силу находится сила. Иначе, чем же объяснить затишье в в неваляйкинском стойбище? Сколько уж времени не слышно его — больше недели! Сам не звонит и на звонки не отвечает.
«Что за притча? — думаю. — Видать, случилось что-то нешуточное: сам по себе этот гейзер ни за что не угомонился бы!»
Решил проведать. Прихожу и вижу знакомую картину: в квартире разгром, хозяйка в меланхолии, а сам хозяин в глубокой депрессии.
Начинаю выяснять причину, спрашиваю, что случилось.
Лишь после долгой паузы Эразм поднял голову и, глядя куда-то в пространство, пустился в длинное и туманное рассуждение:
— Это же надо так опростоволоситься, так бездарно влипнуть! Лезешь, лезешь, карабкаешься изо всех сил, цепляешься, за что только можно уцепиться, вот-вот уже, кажется, у цели, и вдруг какая-то муха, обыкновенная мушка, вот такусенькая козявка пролетает мимо и сталкивает тебя в пропасть, в самые что ни на есть тартарары!.. Ну, справедливо ли это?
Выслушав эту тираду, я спросил:
— Не делаешь ли ты, Эразм, как обычно, из мухи слона?
— Ах, оставь свои остроты!.. Мне вовсе не до шуток…
— Тогда расскажи толком, что произошло.
— Оконфузился я, понимаешь? А ведь так все было налажено! Уже казалось: еще одно усилие, и я на вершине… И — на тебе!.. Какая-то паршивая муха!.. — Неваляйкин досадливо тряхнул головой.
— А толком рассказать можешь, какая муха тебя укусила?
— Могу. — Неваляйкин собрался с силами, вздохнул, принялся рассказывать: — Понимаешь, был шестидесятитрехлетний юбилей Классика, и мне дали пригласительный билет на торжественное собрание. Да не простой мне билет дали, а со штампом «ПРЕЗИДИУМ». Представляешь! Я был бесконечно счастлив! На собрание пришел за час до начала, хотя с таким штампом мог бы прийти и позднее: мне ведь не в зал, где места обычно берутся с боем задолго до открытия театра.
Пришел, спокойно переждал, пока основная давка у входа прекратилась и самые пронырливые, отталкивая друг друга, устремились в зал, предъявил свой пригласительный контролеру и чуть небрежно спросил:
«Скажите, пожалуйста, как пройти в президиум?»
«Налево, вверх и — направо. Потом еще чуть вверх и опять направо», — быстро и очень вежливо объяснила мне неприступно строгая до этого женщина. Она даже приостановила поток входящих, обернулась и указала, где именно та первая дверь налево. Я поблагодарил и пошел дальше. Вокруг меня образовалась почтительная пустота: передние уже успели уйти, а задние были задержаны контролером. О, удивительное ощущение от этой пустоты!
Иду, поднимаюсь не спеша: думаю, неловко первому являться. На каждом повороте предъявляю билет и с каждым подъемом становится все легче и торжественнее на душе. Только чуть-чуть оторопь одолевает. Наконец последняя проверка — самая пристальная: билет осматривается со всех сторон, удостоверение — тоже, особенно тщательно исследуется фотография. И вдруг быстрый, как молния, взгляд на меня. Я даже вздрогнул. Потом вежливый возврат документов и совсем мягкое:
«Проходите».
«Наверное, еще рановато?» — сказал я проверяющему и улыбнулся: я, мол, человек простой, демократичный.
«Проходите», — сухо и очень настойчиво сказал мне проверяющий.
Я прошел. Открыв дверь в комнату для президиума, я остолбенел: здесь, оказывается, уже было полно народу. Одни, скучая, ходили по кругу, другие большими или малыми группами стояли там и сям, о чем-то разговаривали, улыбались непринужденно. Но когда я вошел, мне показалось, что все они обернулись ко мне и смотрели одни удивленно-презрительно, другие удивленно-снисходительно, третьи — безразлично, как на пустое место, четвертые — заискивающе. Но последние — это те, кто, как и я, попали сюда впервые и еще не знали, кто есть кто. Несколько секунд я стоял в растерянности, не зная, куда идти и что делать. Ближе всех ко мне в сторонке стоял столик с прохладительными напитками — лимонадом, пивом, минеральной водой. Будто измученный жаждой, я решительно направился к этому столику. Хотел было наброситься на пиво, но вовремя сдержал себя, и открыл бутылку «Боржоми». Налил в бокал и пока пил, глазами косил на публику, изучал, как люди себя ведут, чтобы и самому войти в этот ритм. И тут я почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Оглянулся и увидел давнего своего друга Фильку Косорылова: смотрит он на меня зло, неприязненно, будто я у него бутерброд с икрой из рук вырвал. И в то же время, вижу — сомневается: я ли это в самом деле или ему показалось. Чтобы он не сомневался, я кивнул ему и направился к самому Никону Никоновичу.