Надо сказать, что это была не просто выставка скульптуры. В большей степени здесь демонстрировались эрудиция и необузданная фантазия соавтора природы Эразма Неваляйкина. К тому же, не в пример многим и многим выставкам, устроитель этой был необычайно щедр: он раздаривал свои творения налево и направо. В этом случае Неваляйкин поступал вполне в духе местных обычаев: понравилась вещь — бери! Многие в этот день оказались счастливыми обладателями разных неваляйкинских поделок, которые они охотно разнесли по своим номерам — себе на потеху, уборщицам на горе. Лишь одна дамочка не смогла унести своего двухпудового «Моисея». Она оставила его в зале, взяв с директора Дома творчества слово, что до ее отъезда «Моисей» будет в сохранности. Директор посмотрел на скульптуру и охотно дал ей это слово.
Вечером в местном баре по случаю такого события состоялся большой прием для избранных. Сюда Неваляйкин пригласил некоторых маститых, всех знаменитых, кое-кого из молодых и, разумеется, Никона Никоновича с супругой. Все пили коньяк и искренне любили Эразма. А жена Никона Никоновича приговаривала:
— Какой душка!.. Какой милашка!.. Какой славный этот Неваляйкин!.. Настоящий Кондор!..
— Синий кондор, — улыбался Никон Никонович.
Да и не только Ираида, многие были очарованы или ошарашены им: кто не знал его — теперь узнал, кто презирал — запрезирал еще больше, но тем не менее все обнимали его и целовали с такой страстью, с какой целуют только любимую женщину после долгой разлуки, да и то наедине.
Выставка для Неваляйкина явилась своего рода маховым колесом. Раскрученное, оно теперь работало само, по инерции: Неваляйкин был у всех на устах. И инерции этой вполне хватило бы до конца срока. Но, когда маховик раскручен, тут уже и сама фортуна начинает ходить в служанках у счастливца, помогает ему вовсю. На этот раз по ее воле случилось то, что обычно и случается с начальством: Никона Никоновича срочно затребовали из отпуска по важным делам на неделю раньше. Он уехал, а супруга осталась. И невольно как-то так получилось, что осталась она на попечении Неваляйкина. Теперь он носил ее сумочку на пляж и с пляжа, в столовой шастал по столам — добывал ей из многочисленных чайников кофе, чай или напиток из шиповника. Для этого Эразм вынужден был даже пересесть за ее стол. Правда, тут были и свои потери для Неваляйкина. Дело в том, что Ираида сидела на диете, она берегла фигуру и питалась только тертой морковкой, а он съедал все, что давали, да еще просил добавки. Но на какие жертвы не пойдешь ради искусства! Пришлось Неваляйкину отказаться от добавок и заменить их умными разговорами о литературе.
В канун ее отъезда состоялся особенно заинтересованный разговор. Темой беседы Неваляйкин избрал роман Никона Никоновича «Тещин язык». Расхваливая его напропалую, он как бы между прочим заметил:
— Уж больно скромён, ваш Никон Никонович… Другой бы на его месте!.. Вы знаете, его роман сам просится на многосерийную экранизацию. Я понимаю, что Никону Никоновичу некогда этим заниматься. Но зачем тогда мы, его друзья? Ему стоит только позвонить куда следует и сказать о своем желании. А сценарий я напишу… Просто так, из любви к роману и к Никону Никоновичу. Я уже вижу все тринадцать серий, они уже вот у меня где, — Неваляйкин похлопал себя по лбу.
— Это интересная мысль! — загорелась Ираида Юрьевна. — Я подскажу ему.
— Конечно, подскажите. Если он согласится на двойную фамилию в титрах, я буду счастлив! А нет — так нет, для меня важно сделать доброе и нужное дело: вышибить халтуру с экрана! А клин, как известно, вышибается клином.
О, когда надо, Неваляйкин бывал очень даже красноречив!
Уезжая, Ираида Юрьевна дала Неваляйкину телефоны — и городской и дачный — и просила его звонить и бывать у них:
— У нас просто… Приезжайте. Думаю, уговорим Ника на экранизацию романа.
Эразм, довольный, потирал руки.
Маховик, раскрученный им, работал в полную силу. Тем не менее Неваляйкин раз за разом давал ему все новый и новый импульс, и тот вертелся как волчок.
А время тоже, будто наматывалось на этот маховик, бежало вовсю, и срок его пребывания в Доме сокращался, как шагреневая кожа. Уезжать не хотелось. Попробовал продлить путевку — не удалось. Огорчился. Но, посмотрев вокруг и трезво взвесив каждого, решил, что ему больше здесь и делать-то нечего. Лучше поспешить в столицу и там ковать железо, пока не остыло.
В день отъезда, сразу же после завтрака, к парадному подкатило такси, и Неваляйкин стал грузить в него свои вещи. Чемодан и портфель он сунул в салон на заднее сиденье, а «скульптуры» бережно уложил в багажник. Произведений монументального искусства из дерева и камня набралось столько, что крышка багажника не закрылась, и ее пришлось оставить на весу. От тяжести машина так осела, что всю дорогу потом на малейших неровностях брюхом цепляла асфальт.