Первый тост предложила Ираида Юрьевна — за самое сокровенное. Без объявления. И да пусть оно сбудется!
Тост был принят всеми с восторгом, все признали его остроумным, необычным и таинственным. Началась тонкая и прозрачная, как полиэтиленовая пленка, игра.
Анапка выпила коньяк одним глотком и долго с сожалением смотрела в пустую стопку. Потом сказала томно и бесшабашно:
— Мне почему-то захотелось вдруг напиться до чертиков!..
— Ах, как я тебя понимаю, доченька! — вздохнула мамуля и обратилась к Неваляйкину: — Эразм, а вам никогда не хотелось напиться до чертиков?
— Хотеться не хотелось, но… — Он чуть не сказал: «…но надираться до положения риз приходилось частенько», однако вовремя спохватился, промолчал.
Ираида Юрьевна поняла его в русле своих мыслей:
— Ах, какой вы еще наивный и… чистый мальчик! А вы попробуйте, напейтесь до чертиков! Не стесняйтесь, здесь все свои. Рискните, хоть раз в жизни! — И она налила ему полный фужер и стала подзадоривать: — Ну-ка! Ну-ка!
Поломавшись для вида, Неваляйкин встал и торжественно опрокинул фужер себе в рот. Дважды дернулся его кадык, дважды булькнуло у него в горле, и фужер опустел.
— Браво! Браво! — закричали мать и дочь и захлопали в ладоши.
— И мне, мамочка! — воскликнула Анапка и протянула свой фужер.
После такого чаепития Ираида Юрьевна сказала:
— Я пойду к себе — поработаю, а вы, дети, подышите воздухом, прогуляйтесь в саду. Такая погода стоит!
Послушные дети выпорхнули из-за стола, выбежали на улицу и укрылись в гуще сада. Чем дальше они удалялись от дома, тем медленнее были их шаги, тем многозначительнее были их молчаливые вздохи. «Плодик-то, кажется, созрел, — думал Неваляйкин, косясь на Анапку, — но как его сорвать? Сразу? Теперь? А вдруг спешка повредит? Потянуть немного? Но ведь промедление — смерти подобно…»
А «плодик» в этот момент ойкнул и свалился головкой на Эразмову грудь:
— Ой, я совсем опьянела…
Неваляйкин не растерялся, задышал глубоко и часто, словно паровоз, набиравший пары. Грудь его вздымалась, будто кузнечный мех, Анапкина голова качалась на ней, как на лодке в штормовую погоду.
Он нагнулся к ее уху, прошептал:
— Вам плохо?
— Нет… Мне хорошо… Как у вас сердце бье-е-ется!.. — Не раскрывая глаз, она приподняла лицо, быстро отыскала Неваляйкины губы и страстно прильнула к ним. Эразм не стал противиться и тут же ответил ей еще большей страстью… И, уверяю вас, это был самый долгий поцелуй из всех поцелуев в мире! Неваляйкин успел за это время продумать весь план своих действий, прикинул все ходы и выходы, побывал дома, распрощался с Милочкой и снова вернулся на дачу.
Как насосавшаяся пиявка, Анапка отвалилась от него, промычав грудным голосом:
— Чуть не задушил… Ух, какой ты сильный!.. Геракл!.. Настоящий Геракл!.. — И она, как перед нырком в воду набрав в легкие воздуху, снова прильнула к его губам.
«Плодик» сам упал в Эразмовы руки. Теперь задача — подольше сохранить его.
Третьи сутки стояло знойное бабье лето.
В этот день Эразм Неваляйкин уже на правах хозяина наводил порядок у дровяного сарайчика на даче Никона. Вооружившись огромным колуном, он легко раскалывал толстенные березовые чурки на тонкие поленья.
Эразм был гол до пояса, но тем не менее казалось, что он одет в баранью шубу навыворот — такая густая и черная, вся в завитушках, росла на нем шерсть.
Анапка стояла тут же и любовалась своим Эриком. Когда Эразм делал короткие передышки, она бросалась к нему и, прижавшись всем телом, теребила его шерсть, терлась лицом, словно хотела окунуться в нее и искупаться, как купаются куры в дорожной пыли.
В одну из таких идиллических минут, бибикнув, в ворота вдруг вкатилась черная «Волга», и из нее вылез сам Никон Никонович. Он долго смотрел на волосатого человека с колуном в массивных руках, потом спросил:
— Кто это? Новый дворник?
— Ой, какой ты наивный, папулька! — воскликнула Анапка. — Это же Эразмик, Эрик, мой муж.
— Эразм?.. Неваляйкин?.. — заверещал своим тонким голоском Никон. — Негодяй! Мерзавец! Охмурил баб! Вон из моего двора! — И, будто испугавшись своего гнева, сам быстро побежал в дом.
Вслед за ним заспешила и Анапка. А вскоре из раскрытого окна донеслось:
— Ты старая сводня!
«Это, наверное, старик ласкает после долгой разлуки свою женушку, — догадался Неваляйкин. — Буен мужик во гневе!»