— Ты потаскушка!..
«А это, кажется, он уже голубит свою дочурку».
Эразм поднял голову и увидел в окне квадратную фигуру Никона с широко раскрытым ртом, будто ему не хватало воздуха.
— А ты — проходимец! — прокричал он и тут же скрылся.
«О, а это, видать, он уже и до меня добрался? Надо что-то делать!» И, не выпуская из рук колуна, Неваляйкин направился в дом.
Эразм открыл дверь и остановился на пороге. Все оглянулись на него. Огромный, волосатый, похожий на орангутанга, он держал в длинной ручище колун, как держал когда-то питекантроп дубину перед нападением на пещерного медведя.
— Нехорошо, папуля! — рявкнул Неваляйкин. — Культурный человек! Интеллигент! А так разговариваете, с женщинами… — Эразм обратился к дамам и вежливо попросил их: — Анапа и вы, мама, оставьте нас вдвоем, здесь будет мужской разговор.
— Эразм, вы только не бейте его по голове, это у него самое слабое место, — попросила, уходя, Ираида Юрьевна.
— Эрик, будь аккуратен — не убивай его до смерти, он нам еще пригодится, — сказала Анапка.
— Не оставляйте меня! — затрясся Никон и бросился вслед за женщинами, но Эразм преградил ему дорогу, и он забился в угол, не спуская глаз с колуна.
— Поговорим, папуля?
— Брось топор! Брось топор!
Неваляйкин прислонил колун к стене, сел на ближайший стул, спросил ласково:
— Что вас так взволновало, папуля? В чем дело?
— Ты проходимец! Зачем охмурил моих дур?
— Ну, вот опять брань! Все было по доброму обоюдному согласию, по любви. Любовь, только одна любовь в этом виновата. Разве можно против любви устоять? Вы знаете такие случаи?
— Ты ведь женат!
— Был. И что же тут такого? Какой же я писатель, если я не сменил еще и дюжины жен? У меня же их было всего восемь штук. Но не будем считать. Я ведь ваших не считаю. А кстати, сколько их было у вас?
— Одна…
— Ошибаетесь. Но не будем. Только помните, что я о вас все знаю. Я даже знаю, кого вы навещаете в однокомнатной кооперативной квартирке на Соколиной.
— Тс-с-с! — Никон приложил палец к губам и так усиленно замахал на Эразма, что тот даже вздрогнул.
— Ну, вот. Так поговорим по-мужски, папуля?
— Ей всего двадцать лет… — начал Никон.
— И тут вы ошибаетесь. Но даже если и двадцать… Возраст вполне зрелый для женщины, — сказал Неваляйкин.
— Да, но у тебя-то перезрелый?
— В мире все относительно, — философски заметил Эразм. — В западной да и в отечественной литературной практике такие случаи, как у нас, не единичны. У Пушкина жена была на тринадцать лет моложе, а у Льва Толстого — на шестнадцать…
— Но ты-то не Пушкин! А разница в тридцать с гаком! — закричал Никон Никонович, чуть не плача.
— Все это буржуазные условности, предрассудки, перенесенные на нашу почву, — отпарировал Неваляйкин. — Опять же из литературы вы должны знать, что в подобных ситуациях, как у нас, родители в конце концов прощали и обласкивали своих детей. И чем раньше они это делали, тем было лучше. Вы умный человек…
— Никогда! — взвизгнул обреченно Никон.
— Ну, что ж… Насильно мил не будешь, — Неваляйкин встал и, прежде чем выйти, взял в руки колун.
— Хорошо, хорошо!.. Я согласен… — закричал Никон.
— Вот и отлично, папуля!
— Однако ты не думай, что я сразу смогу определить тебя в большие чины.
— Зачем же сразу да в большие? В большие сразу не надо, это будет бросаться в глаза. Надо постепенно, но поспешая, — поучал Неваляйкин новоиспеченного тестя. — Для начала достаточно будет, если вы сделаете меня своим помощником, или — как там у вас называется? — референтом?.. Разве вам не нужен верный помощник, которому вы доверяли бы, как самому себе? Я смогу им быть! А доверие я ценю очень даже высоко, — Эразм протянул ему руку. Никон робко, неуверенно подошел к Неваляйкину и пожал ее.
В эту же минуту в комнату вбежали мать и дочь, бросились к Никону, стали его обнимать, целовать и говорить ему всякие разные ласковые слова.
— Ах, Анапка, как я тебе завидую!.. — вздохнула Ираида Юрьевна, взглянув на Эразма.
Все кончилось общим веселым застольем.
А вечером Неваляйкин был в городе и незаметно для себя оказался на том самом проспекте, где стоит заветный особняк. Старинный, еще семнадцатого века постройки, с дюжиной колонн по фасаду, с яркими окнами, через которые видны были дорогие люстры, — барский особняк этот притягивал Эразма как магнит. Неваляйкин даже перешел через улицу, прогулялся между колоннами, он даже подержался за массивные бронзовые ручки на дубовых дверях — этакие могучие львиные головы, а в их зубастой пасти толстые кольца. Подержался за эти кольца, словно хотел вырвать их из звериных зубов, но не посмел, не стал торопить судьбу. Опустил тихонько и пошел пока прочь. «Не спугнуть бы фортуну раньше времени… — рассудил он трезво. — Но неужели сбудется?!»