Зав. АХО лишь поднял плечи, развел руки в стороны и, не опуская их, вышел.
Неваляйкину понравилось нажимать на белую кнопку, и он пользовался ею очень даже часто: его радовало появление в кабинете этой беленькой пышненькой бестии, как он называл про себя Нинель. Войдет, улыбнется лукаво — будто бальзамом на сердце капнет: сразу все вокруг становится голубым и веселым, словно весенний зайчик заиграл на потолке, и все проблемы трын-трава.
— Ну, что, Фунтик? — спросил Эразм у Нинель. — Похоже, в обозримом будущем никакой делегации пока не предвидится? Как там, на вашем горизонте?
— Делегаций нет, — сказала Нинель. — Но будет совещание поэтов, и шеф хочет на нем выступить. Нужна речь.
— Поэзия мне противопоказана, — отмахнулся Неваляйкин. — Поручите это кому-то из консультантов. У меня есть дела поважнее, которые не терпят отлагательства. Прошу вас, соедините меня с редактором газеты «Литературный вестник», потом с редактором журнала «Куда ветер дует», с директором издательства «Перекрестное опыление» и другими. Действуй, Пупсик! — Эразм послал ей воздушный поцелуй.
Пупсик начала действовать, и Неваляйкин поочередно переговорил почти со всеми нужными ему людьми.
Ниже приводятся несколько из его бесед, предусмотрительно зафиксированых Пупсиком для истории.
Из беседы с редактором газеты:
Неваляйкин. Почему вы так скромно дали о моем назначении?
Редактор. Как скромно? Дали, как всегда, в хронике.
Н. В хронике! Хроника хроникой, тут вы никуда не денетесь: я, как факт, существую, и вы обязаны об этом оповестить. Но вы должны были бы еще и мозгами пораскинуть, как это дело подать позаметнее, вы же подошли к нему формально, сообщили сквозь зубы, нехотя. А могли бы представить меня пошире, потеплее, заинтересованнее. Вон, «Сплетник литератора» подал — любо посмотреть: портрет на полполосы закатили и статью обо мне. Вот это размах, вот это смелость! Чего вы боитесь?
Р. Ничего мы не боимся. Но у каждой газеты свой статус, свои традиции.
Н. У вашей, я замечаю, традиции антиневаляйкинские. Имейте в виду! Вы думаете, это мне нужно? Ничуть! Никон Никонович возмущен и просил как-то это дело поправить.
Р. Каким образом? Повторить то же самое крупным шрифтом?
Н. Ну, зачем так примитивно! Дайте обо мне серию положительных статей — раздумья, штрихи к портрету или что-то в этом роде. Кстати, это его слова.
Из беседы с редактором журнала:
Неваляйкин. Прошу мою повесть опубликовать не в марте будущего года, а в октябре этого. За месяц до нашего большого сабантуя.
Редактор. Но мы и на март ее не планировали!..
Н. Тем более. Перенесите на октябрь.
Р. Но она… слабовата… Над ней нужно еще…
Н. Это меня не касается. Ее прочитал сам Никон Никонович, и он так не считает. Повесть будет основным гвоздем на собрании, поэтому он очень просил напечатать ее в октябре. Притом настоятельно просил: дорога́, говорит, ложка к обеду.
Р. Никон Никонович просил? Ну, если это просьба самого Никона Никоновича… Передайте ему привет и скажите, что мы все сделаем, как он пожелает.
Из беседы с директором издательства:
Неваляйкин. Привет, старина!
Директор. Кто это?
Н. Первый помощник Никона Никоновича Эразм Неваляйкин!
Д. Тот самый? Ты?!
Н. Именно! Слушай, старик, шеф требует включить в план выпуска этого года мой трехтомник. Я понимаю: многовато. Но что поделаешь? Надо! Есть такая формула: на-до! Не для меня, это ему нужно — для престижа. Помощник должен быть достоин своего шефа. Понимаешь, какая тут тонкая политика? Так что — надо! Ну, а я, естественно, со своей стороны в долгу не останусь. Чао!
Подобные тонкие деловые беседы состоялись и со всеми остальными издательствами города, у которых Неваляйкин выговорил себе где переиздание, где доиздание, где двухтомник, где трехтомник, в одном сборник похвальных статей о себе, а в другом даже собрание сочинений — правда, в перспективе…
— Вот теперь чувствую, что я наконец-то забрался на ту вершину, на которой и должен быть! — воскликнул Эразм, закончив так успешно свой очередной рабочий день.
Да, Неваляйкин был на вершине!
Имя его в таком новом качестве принималось сначала робко, нехотя, подчас с иронией, с насмешками, но постепенно оно набирало силу и вскоре вошло в привычку. Сперва оно мелькало в информациях, в официальных отчетах — был, присутствовал, участвовал, потом перебралось в обзорные статьи творческого характера и, наконец, — в специальные исследования, посвященные только ему, Неваляйкину.