Наконец, берегитесь, как бы гордыня не отняла у вас всё: при мысли о том, что Всемогущий оказался беспомощным и теперь сквозь прорехи своей Вечной Ревности наблюдает за ним, свободным от всякого страха, — неверный еще больше упивается своей игрой и своим триумфом, считая себя победителем, а Бога — проигравшим. Иными словами, из-за того что Бог имел неосторожность сделать его свободным и бессмертным, Человек считает свою победу законной. Несопоставимость Персонажей и доставшихся им ролей, извращенность, скандальность ситуации — ничто его не смущает, напротив, еще сильнее возбуждает и распаляет именно в силу своей невероятности. Тот факт, что он, Оскорбляющий — ничто, а Оскорбляемый — воплощенное всеобъемлющее Величие, кажется ему пикантным. «Что, мне бросают вызов? Прекрасно, я хочу увидеть, как Бог униженно преклонит колени передо мной, возлежащим на ложе из роз!»
Исход, реванш великолепен! Однако я продолжаю вести себя в той же манере. Увы! сколь мало грешников смогли догадаться о коварстве греха, постичь его истинные масштабы и остаться честными с самими собой, согласившись быть последовательными в нем до конца — хотя по логике вещей конца у этого пути нет!
Удовольствие, добродетель и порок
Удовольствие, за которое платишь слишком дорого, — не удовольствие. Я говорю о материальной цене. С моральной всё наоборот. Я хочу сказать, что удовольствия, которые себе доставляешь, должны быть соразмерны тем страданиям, которые соглашаешься переносить добровольно. Человек, у которого нет никаких заслуг, не заслуживает и удовольствия. Напрасно он будет пытаться создать себе симулякр — желаемого результата он не получит. Именно в той мере, в какой заслуживаешь право на отдохновение, будешь наслаждаться им — оно станет блаженной наградой за труды. По-настоящему обладаешь только тем, что добыл кровью и потом.
Очевидно, что удовольствие избегает слабаков, которые от безнадежности клевещут на него.
Случайно ли Цезарь и Микеланджело любили мужчин наиболее мужественных? Достаточно взглянуть на деяния одного и на шедевры другого. Нынешние мужчины, которые любят женщин, сами зачастую более женственны, чем они, и хотя полагают себя сведущими в любви, на самом деле представляют собой то, о чем ни на каком языке нельзя говорить без презрения.
Чтобы рискнуть взять на себя распространение нравов, считающихся недопустимыми, чтобы больше не обращать внимания на современную мораль, чтобы стать в глазах окружающих одним из недосягаемых полубогов, нужно закалить свою натуру до той степени суровости, при которой никто не сможет поставить под сомнение вашу мужественность. Только тогда страсть и наслаждение не причинят никому вреда. Никто больше не поставит вам в вину то, что на самом деле является подвигом, и не объявит постыдной склонностью то, что составляет часть вашей славы.
Наслаждение и страсть не стоит воспринимать как распущенность или слабость — но как возможность преодолеть сверхчеловеческие опасности и остаться невредимым, совершить самые невероятные поступки, показать лучшее, на что способен — и всё это с высоко поднятой головой. Только с такого угла зрения нашим взорам предстанет Олимп, и мы, вкусив амброзии, навсегда останемся неуязвимыми.
Никогда не говори, подобно другим: «это хорошо» или «это плохо» — но только «это сделано хорошо» или «это сделано плохо». Постыдное или благородное существует лишь в трактовке, которую ему придают. Все то, что на данный момент объявляется низким или, напротив, превозносится, не имеет ничего общего с нынешней моралью. Из наших поступков мы всегда выделяем самый важный, независимо от его сути. Древние греки хорошо это знали.
Разделяя все поступки на «чистые и нечистые» с той же безосновательностью, с какой древние иудеи разделяли животных, — христианство всё испортило.
Если «добродетель» — синоним силы, то «порок» — не обязательно синоним слабости. По этому поводу я люблю вспоминать старого архиепископа из Шаменадура[5], который говорил, улыбаясь: «Мой викарий отпускает только те грехи, которые ему нравятся».