Совершенно естественно, мало-помалу, желание угасает во мне — прежде всего потому, что мой взгляд устремлен в землю. Когда-то лицо каждого встречного светило мне, как путеводная звезда, и обжигало, как пламя. Сегодня я едва их замечаю. Итак, они оставили меня в покое. Я на них за это не сержусь.
Когда начинаешь подозревать, что у тебя уже не такое свежее дыхание, — никакой иной довод не докажет с большей убедительностью, что пора отказаться от удовольствий. И точно так же старость постепенно склоняет нас к тому, чтобы любоваться красотой издалека.
Старея, я начинаю испытывать недоверие к своему телу и лицу. Всё во мне кажется мне подозрительным. Я отношусь к удовольствию с достаточным почтением, чтобы отказаться от него прежде, чем я полностью утрачу привлекательность. Это элементарная мудрость. Никто не выставляет себя напоказ, превратившись в развалину, вызывающую ужас и отвращение, тогда как речь идет о том, чтобы продолжать нравиться, сохраняя при этом всю полноту достоинства — и как уважать свои былые удовольствия, когда видишь, что нынешние превращаются в пародию на них?
Даже приближение смерти не будет столь болезненно для меня, если я буду знать, что укрепил своим примером немало живых, из уважения к себе в той же степени, что и к ним.
С того момента, как я потеряю право на удовольствие, я словно облачусь в свой личный траур, который буду носить без всякой скорби.