Моя лилия одержала победу над точившим ее насекомым. Почти всем лилиям приходится бороться с этим невидимым врагом, крошечным драконом, который с самого их рождения поселяется в них, грозя пожрать их сердце. Они становятся уверенными в своей победе только после того, как вырастают до определенного уровня, достигаемого с большим трудом, — но с этого момента навсегда преодолевают ту незаметную опасность, которую носили в себе и которая отныне не может причинить им никакого вреда. Superaverunt[1]. Они оставляют ей свои уходящие в землю корни, в то время как цветы распускаются во всей красе, великолепные и неуязвимые, вознося аромат к небесам.
Удовольствие — предохранительный клапан, необходимый для слаженной работы всех органов, чьи функции оно помогает им выполнять.
Я не хочу устраивать судебный процесс с самим собой по поводу всех моих поступков. Когда я позволяю себе такие поступки, которые невозможно объяснить, разрешить или оправдать, для меня имеет значение лишь то, как я себя поведу.
Стоя на краю пропасти, перед тем как броситься в нее, не всегда испытываешь воодушевление, но всегда — одно и то же любопытство, одно и то же стремление увидеть, услышать, коснуться другого существа; однако зачастую, оказавшись лицом к лицу с ним, уже готовым отдаться, отступаешься от своего замысла или выполняешь его наспех, кое-как, думая лишь о том, как бы поскорее остаться одному.
В такие моменты в моем взгляде наверняка читается восторг, но сам я настолько далек, настолько отделен от происходящего, которого так желал, что оно уже не имеет для меня никакого значения.
Часто мне даже больше нравится наблюдать что-то подобное в театре — меня привлекают мизансцены, игра актеров, возбуждение, передающееся от них зрителям. После некоторых спектаклей я еще долго остаюсь взволнованным.
Иногда мы удивляемся сами себе: зачем вступать в пререкания, явно бесполезные, зачем усиленно плести повсюду интриги, излишние или неуместные — но мало-помалу они поднимают нас на такой уровень, откуда нам предстают самые неожиданные перспективы, гораздо более ценные в плане познания, чем могло бы показаться философам, пребывающим в вечной апатии.
Жизнь — если мы живем не напрасно — использует все средства, и в первую очередь наши промахи, наши ошибки, особенно серьезные, — для того, чтобы не позволять нам расслабиться. Они больше всего свидетельствуют о нас самих и побуждают нас с большей настойчивостью изо дня в день расти над собой.
Я испытываю такое почтение к «совести», что позволяю ей входить даже туда, куда ей обычно путь заказан. Если я совершаю зло, я столь же требователен к себе, как если бы творил благо.
Великий человек может порой заставить замолчать сомнения, которые останавливают малодушных, чтобы создать самому себе испытания, которые только он один и сможет выдержать.
Графиня: «Марсель — святой Бенедикт Лабр[2] земной любви. Величие плоти он способен разглядеть даже под слоем грязи и паразитов».
Что для меня нагота
Напрасно я поднимался на самые высокие горы, откуда открывались самые удивительные виды, самые великолепные пейзажи — они оставили меня равнодушным, я оказался нечувствительным к зрелищам такого рода. То ли я не верю в Природу, то ли она для меня всего лишь нечто вроде аксессуара или декорации.
У меня перед глазами проплывал альпийский хребет Арави — цепь горных пиков порой прерывалась, будто специально для того, чтобы позволить время от времени любоваться Монбланом. Всё напрасно. Ледник Бионассэ, который, казалось, лежал на расстоянии вытянутой руки, не произвел на меня впечатления: он остался для меня эфемерным. Но когда этот человек обнажается передо мной, всё остальное перестает существовать, и я чувствую, как медленно и неуклонно движусь к смерти. Словно непроглядная тьма окутывает всё вокруг него, и лишь он один сияет в ней неугасимым светом. Где я заблудился? Я на ощупь движусь вдоль его ног, пытаясь цепляться за всё подряд, и всё от меня ускользает — словно весь мир уклоняется от моих рук, и я проваливаюсь в бесконечную, неумолимо затягивающую пустоту.
Присутствие наготы волнует меня до такой степени, что не столько влечет, сколько вызывает головокружительное состояние, освобождающее от всего, даже от ощущения себя тем, кто я есть, даже от ощущения себя кем-то.