— Котел можно поставить на ролики, и вы это великолепно понимаете. Тогда не нужно будет варить «вертикалку».
Клюев то сжимал, то разжимал кулаки. Конечно, ему приходилось сдерживаться, и Шилов это понимал. Он не хотел одного — переступить ту грань, когда Клюев будет иметь право не сдерживаться. Тогда Шурочка — свидетель, и поди докажи, что ты не вел себя вызывающе. Шилов махнул рукой.
— Давайте уж напрямик, товарищ Клюев. Я не люблю темнить. Жмете на нас после того собрания?
— Жму, — спокойно согласился Клюев. — Скандалистов не люблю, вот что. И на моем участке скандалистов не будет, обещаю вам. Ну, теперь все?
— Нет, — вздохнул Шилов. — Не все.
— Только что было все, а теперь не все, — усмехнулся начальник участка. — Что-нибудь вспомнили?
Шилов стоял и думал: если сказать — поймет ли? Поймет ли, что полгода — еще очень маленький, совсем никудышный срок для того, чтобы появилась бригада. И все-таки прошло уже полгода, и ребята успели понять и принять друг друга. Полно, дядя Леша приучил их к этому слову — «надо». И одергивал, если в бригаде кто-нибудь начинал ворчать — вот, опять на под-варку!..
Он сказал все это. Клюев встал. Это означало — хватит, у меня есть дела поважней.
— Значит, не поняли, — сказал Шилов. — Ну, извините. Конечно, мы будем работать, что даст мастер. Но только до возвращения дяди… — он осекся, — нашего бригадира.
— Да, да, конечно, — согласился Клюев. У него было скучающее лицо.
На следующий день бригада снова работала на подварке.
19.
О том, что их бригада распущена, первым узнал Володька. Тем более неожиданным было узнать это от Бабкина. Тот отвел Соколова в сторонку и, запинаясь и отводя глаза, сказал, что приказ начальник цеха уже подписал, но решено ждать, когда из отпуска вернется Савдунин. Короче говоря, надо бы съездить к нему сейчас. Бабкин огляделся, не видит ли их кто-нибудь, и сунул в руку Соколова клочок бумажки.
— Там его адрес, — сказал Бабкин. — Ну, санатория. Смотайся сегодня по-быстрому.
Володька оторопело глядел на него — значит, бригаду все-таки прихлопнули! Вот так, запросто, взяли и прихлопнули, и никому ни слова, а Бабкин, конечно, знает об этом от Шурочки, которая вообще знает все.
Сразу же после смены Володька ухитрился поймать возле завода свободное такси. Ему повезло — он успел на электричку, которая шла до самого Зеленогорска без остановок. Повезло и в Зеленогорске — возле вокзала стояли свободные машины, и шоферы лениво покуривали в тенечке: вечер был жаркий.
Савдунина он разыскал на пляже. Вернее, не на самом пляже, а в стороне: ему сказали, что Савдунин любит тихие места. И только увидев бригадира, Володька понял почему.
Короткий, квадратный, словно глыба, Савдунин сверху донизу был разрисован татуировкой: орел на его груди нес в когтях бездыханную женщину, синие змеи обвивали руки и ноги, якоря лежали на плечах, как погоны, а цепи свешивались на спину. У Володьки от изумления глаза полезли на лоб, когда он увидел это. Даже поздороваться забыл. Так вот почему в ду́ше бригадир моется отдельно от всех!
— Поглядел — и будет, — сказал Савдунин, нехотя надевая рубашку.
— Вы что же, моряком были? — спросил Соколов.
— Не был. Так, по дурости… Ты как здесь оказался?
Володька опустился рядом с ним на песок. Даже это вечернее солнце жгло немилосердно; хорошо бы забраться куда-нибудь в тень, но, судя по всему, Савдунин не хотел никуда уходить. Он был шоколадного цвета, даже бритая голова стала коричневой — не боится человек солнца!
— Здорово вы подкоптились! — сказал Володька.
— Люблю, — жмурясь, ответил Савдунин. — Это что! Я из Египта приехал — головешка! Жена не узнала. Даже испугалась. Выходит, говорит, с самолета толстый негр.
Володьку удивила эта неожиданная словоохотливость. Потом он подумал: «Что ж, все правильно, размяк дядя Леша в отпуске: солнышко, залив, сосны, никаких забот-хлопот…» Ему стало чуть завидно. Он так не отдыхал ни разу.
— Ты что же, — спросил Савдунин, — с докладом приехал?
Не вставая с раскаленного песка, Володька начал швырять в воду обточенные голыши. Камни отскакивали от воды три, четыре, пять раз, и Володька морщился, если камень сразу же уходил на дно.
— Да говори уж, — хмуро сказал Савдунин. Все его хорошее настроение как рукой сняло. Он начал одеваться, будто вот сейчас, сразу, надо ехать в Ленинград.