Старший лейтенант шел впереди, далеко выкидывая палки. Шаг у него был легкий, стремительный, и мы с Ложковым быстро отстали.
— Ты не гонись за ним, — хрипло сказал мне Ложков. — Чего с пупа-то рвать? Он мастер спорта, а мы с тобой любители.
Ложков шел сзади меня и тащил санки.
Минут через сорок я обернулся. Остров был уже далеко, и дом не виден — я разглядел только верхушки сосен и вышку, и вдруг мне стало как-то не по себе от того, что я ухожу дня на два или три, и эти два или три дня ребята будут делать мою работу. Будут меньше спать и больше уставать, и все потому, что у Владимира Соколова, видите ли, зубик заболел.
— Давай, посидим на саночках, — обрадовался Ложков. — Нам с тобой не на олимпиаду ехать.
— Идем, — сказал я. — Вот получим пенсию, тогда посидим.
Я должен был спешить. Хорошо бы завтра вернуться на прожекторную. И никаких там кафе в городе, никаких кино. Тогда вполне успею вернуться к завтрашнему вечеру.
Я резче взмахнул палками, оттолкнулся и начал нагонять старшего лейтенанта. Ложков плелся уже далеко позади.
…Фамилия нашего старшего лейтенанта — Ивлев. Мы почти не знаем его: ведь на заставе мы прожили неделю, а к нам он вообще не приезжал ни разу. Говорят, был на сборах. Он действительно мастер спорта. А что за человек — неизвестно.
Правда, о старшем лейтенанте Ивлеве я читал большую статью в газете «Пограничник». Это было еще там, на учебном пункте, до того, как мы прибыли на заставу. В статье рассказывалось, как здорово он организовал физподготовку. Но на фотографии он был почему-то со своими детьми-двойняшками — сыном и дочкой. И сейчас Ложков тянет за собой их санки.
Вот и все, что я знал о нашем старшем лейтенанте Ивлеве.
Он шел, не оборачиваясь, будто вообще забыв о нашем существовании. У меня же опять разболелся зуб, и я спешил за начальником заставы вовсе не из спортивного интереса. Скорей бы добраться до госпиталя.
Бежать было жарко, я сдвинул шапку на самый затылок и расстегнул куртку. Зачем старшему лейтенанту понадобилось идти пешком? Я же видел — на заставе есть аэросани. Вполне мог приехать на них. Или боится, что лед еще не окреп?
Старший лейтенант наконец-то обернулся и встал, поджидая меня.
— А вы ничего ходите, — сказал он. — Учились где-нибудь?
— Самоучка, товарищ старший лейтенант.
Он прищурился, словно прикидывая что-то в уме.
— Хорошо, учтем этот ваш талант.
И опять мне стало не по себе. А ну, как начнут меня посылать на всяческие соревнования или кроссы? Надо было послушаться Ложкова и не «рвать с пупа». Теперь уже поздно. Теперь в глазах начальника заставы я талант… А Ложков плелся где-то далеко-далеко, и у него не было никаких талантов, кроме, пожалуй, одного — сачковать. Мне стало смешно и немножко жалко Ложкова, когда старший лейтенант, нетерпеливо поглядывая в его сторону, сказал совсем как Волк из мультфильма:
— Ну, Ложков, — погоди!..
Как ни хотелось мне скорее вернуться домой, на прожекторную, все получилось иначе. Зуб — ерунда. Вытащить его оказалось минутным делом. И попутная машина из отряда была. И в кино я не зашел — только просмотрел афиши: «Лев зимой», «Золотые рога»…
Единственное, что я успел сделать, — это забежать на почту и позвонить домой, в Ленинград. Девушка, принимавшая заказ, строго сказала: «Разговор в течение часа». Должно быть, у меня было страдальческое лицо, потому что она снова сняла трубку и сказала кому-то: «Понимаешь, здесь солдат звонит, дай побыстрей». Я ждал и гадал: дома мои или еще не вернулись? Обидно, если задержались где-нибудь. Мать могла пойти в магазин, у Колянича вечные собрания и заседания. Но, видимо, есть пограничный бог. Трубку подняла мама.
— Кто это?
— Вот тебе и на! Я, Володя.
— Володя?
Она замолчала; в трубке что-то потрескивало и попискивало; мне показалось — разъединили.
— Мама, это я. Ты слышишь?
— Слышу, Володенька.
И тут же раздался голос Колянича:
— Володька, мать в трансе. Как живешь?
— Нормально. Как вы?
— Ну, поскольку ты охраняешь нас, — отлично. Здоров?
Трубку вырвала мама:
— Володенька, ты почему так долго не писал?
— Обстановка такая.
— Что такая?
— Обстановка, говорю, была. А ты чего ревешь?
— Я не реву.
— Ревет, — вырвал у нее трубку Колянич. — Уже ковер поплыл и мои ботинки. Тут к нам одна твоя знакомая строительница приходила, тоже волновалась, что нет писем.
— Обстановка, — сказал я. — Как вы?
— Я же сказал, все хорошо.
— Ну, и у меня все хорошо.