И дернула его полгода назад нелегкая согласиться перейти во второй сборочный, да еще принять бригаду, сколоченную кадровиками с бору по сосенке! Он отбивался как мог — и в партийном бюро тоже отбивался, пока ему не сказали: «Надо ведь, дядя Леша. Ну, а для поддержки возьми кого-нибудь из своих…»
Ребята, узнав, что Савдунина переводят во второй сборочный и что кто-то из них должен уйти с ним, приуныли. Потом решили тянуть бумажки из шапки — кому? Тогда Володька Соколов сказал: «Бросьте, мужики. Я пойду. Оцените мою жертву кружкой пива».
Сидя ночами на кухне, Савдунин перебирал в памяти день за днем. Что-то, конечно, уже забылось, помнилось главное. Начальник цеха, молодой человек в больших очках, с постоянной трубкой во рту, сам знакомился с новой бригадой. Несколько человек собралось в его кабинете, где еще остро и неприятно пахло масляной краской. Савдунин и Володька Соколов сидели рядом; быть может, именно поэтому начальник цеха начал с Соколова, и Володька доложил, что он старый заводской кадр. Четвертый разряд. Савдунинская школа. Все! На нем была военная форма — парадный китель без погон, но с зелеными петлицами и знаком «Отличник погранвойск» II степени. Начальник цеха спросил: «Что, недавно демобилизовались?» — «Весной». — «Так и не обзавелись штатской формой?» — «А зачем? — спросил Володька. — Мне и в этой хорошо. Привык».
Потом — Сергей Непомнящий, длинный, угрюмый, с черными цыганскими глазами и длинными прядями волос, то и дело сползающими на лоб. Тоже четвертый разряд. До поступления на «Коммунист» работал на верфи.
— Почему ушли оттуда?
— Жилья не было.
Начальник цеха кивнул: что ж, причина уважительная. Здесь, на «Коммунисте», отличные общежития.
Матвей Козлов, оказалось, поступил по направлению райисполкома. Савдунин знал о нем раньше, еще до знакомства, от приятеля — кадровика. Разговор у них был случайный: встретились в проходной, вышли вместе, вот тогда знакомый и пожаловался, что директор давит на своего зама по кадрам со страшной силой: подавай ему для новых цехов не случайных людей, а корифеев. А где их возьмешь, корифеев? Вон вчера (честное слово, смехота одна!) мамаша привела своего сынка чуть не за ручку, как в детский садик. А дитятя, оказывается, отсидел три года, научился в заключении сварке, получил разряд — приходится брать. Другой пришел — в трудовой книжке сплошные взыскания, паспорт — пестрый, как леопард, весь в печатях «принят — уволен». Корифеи!
Парень, отбывший срок, и был Матвей Козлов. А второй — Георгий Лосев.
Зато сразу понравился Савдунину четвертый — Дмитрий Шилов, и, услышав его фамилию, дядя Леша спросил, по обыкновению делая паузу между каждым словом:
— К Дмитрию Дмитриевичу… бухгалтеру… отношение имеете?
— Я его сын.
Савдунин кивнул, и никто не понял, остался ли он доволен тем, что Дмитрий Шилов — сын бухгалтера Дмитрия Дмитриевича, или просто удовлетворил свое любопытство.
Бухгалтер Шилов, скончавшийся две недели назад, работал с женой Савдунина в Невском универмаге. Жена пришла с похорон зареванная. Шилова все любили, к тому же осталась огромная семья, жена и шестеро детей. Старший — студент, младшая в этом году в школу пошла… «Значит, — подумалось Савдунину, — студент поступил на завод, чтоб кормить семью».
— Вы знали отца? — тихо спросил Шилов.
— Нет. Знаю, что хороший был человек, — ответил Савдунин. — А вы… сварочному делу… где обучены?
— Учился в электротехническом, работал, — сказал Шилов. — Ездили в колхоз, там пришлось заниматься сваркой.
Савдунин опять кивнул.
…Ночь за окном была короткой. В шесть часов начало щелкать радио, и он приглушил его. Поставил на газовую плиту чайник. Ложиться уже не имело смысла: он всегда выходил из дома в семь.
С буфета на него глядел крокодиленок. У крокодиленка были немигающие желтые глаза-пуговки. Это чучело он купил в Бомбее, в маленьком припортовом магазинчике, где было все: нейлоновые рубашки, бананы, японские босоножки, кока-кола, часы-браслеты и вот такие чучела.
— Ну, зачем ты поставил на буфет этого зубастика? — донимала его первое время жена. — Посмотришь — и оторопь берет!
Он смотрел на зубастика, ждал, когда закипит вода, и вдруг подумал, что на свой завод ему осталось ходить всего-навсего три дня. Уговоры, конечно, не помогут. Раз он решил — все. Слишком тяжелой оказалась обида. Нет, не надо было соглашаться тогда, полгода назад, на переход во второй цех. Отбился бы, уперся бы и работал себе, как работал двадцать один год.