— А мне вот морозы достались, — сказал Козлов, осторожно беря чашку с чаем. — Как завернет под пятьдесят… Шоферы паяльной лампой скаты отогревали, иначе резина крошилась. Ну, да это я так… Ты лучше еще чего-нибудь расскажи.
Володьку не покидало чувство какой-то, пусть небольшой, но все-таки вины перед Козловым за дурацкий вопрос, и он опять трещал, принес свои армейские фотографии и вырезки из газет, где писали о нем, — и вдруг снова понял, что перестарался. Козлов разглядывал фотографии тоскливыми глазами. Володька положил руку на его плечо, и тот, вздрогнув, поднял глаза.
— Брось, — тихо сказал Володька. — Не думай сейчас ни о чем. Жизнь, брат, такая штука, что позади остается не только хорошее, но и плохое. Тут главное, чтобы впереди не было ничего плохого, я так думаю.
Козлов кивнул. Но глаза у него все равно были тоскливыми.
Ему очень не хотелось уходить отсюда, но он обещал матери быть дома через час и знал, что она нервничает. Ему хотелось познакомиться с отцом Володьки — оказалось, тот тоже работает на «Коммунисте», но ждать он уже не мог. Володька тоже начал одеваться.
— Я тебя провожу, — сказал он. — И вообще, давай, заглядывай.
После теплой, уютной квартиры и горячего чая мороз показался обжигающим.
— Градусов двадцать, — сказал Соколов. — Не представляю, как это бывает под пятьдесят.
Он хитрил. Все-таки ему было страшно интересно узнать, что же случилось с Козловым, — обыкновенное любопытство человека, не представляющего, как это можно преступить закон и оказаться по ту сторону обыкновенной жизни и обыкновенных радостей. Спросить об этом прямо он не мог и понимал, что Козлову неприятны даже самые воспоминания о том, и что он, конечно, не расскажет ничего.
— Когда под пятьдесят, — сказал Козлов, — кругом сплошной туман. Я однажды бульдозер чинил, надо было треснувший лемех заварить. Спрашиваю водителя — на камень наскочил, что ли? Оказалось — на пенек. И пенек-то, говорит, был — ногтем сковырнуть можно, а вот что мороз делает. Стальной лемех пополам…
— Да-а, — протянул Володька. — А люди как же?
— Работали, — коротко ответил Козлов. — Зато весной красота какая! Марьин корень зацветает. Вроде пиона. И еще розовые ландыши. Здесь таких не увидишь.
И снова Володька понял, что единственное хорошее, бывшее с этим человеком там, это розовые ландыши и цветение марьиного корня, а обо всем другом он не хочет думать.
— Ну, будь.
— До завтра.
Козлов уехал, и Володька Соколов даже не мог представить, что значил для Козлова сегодняшний вечер — этот час, проведенный в его доме, хотя ровным счетом ничего не произошло. Ну, поглядели фотографии, попили чайку с вчерашним пирогом, поговорили самую малость — всего и дела-то.
Козлов не мог похвастать ни такими фотографиями, ни такими вырезками из газет. Где-то, в каких-то архивах хранились его другие фотографии — в фас и профиль, в папке с надписью «Дело № 181/16. Начато 18 октября 1968 года, окончено 23 октября 1968 года». Впрочем, была и газетная вырезка, ее хранила мать. Тогда же, в октябре шестьдесят восьмого, в «Вечерке» появилась заметка «Грабители наказаны». Козлов помнил ее наизусть.
«18 октября продавщица кафе-мороженое на станции К., придя утром на работу, обнаружила, что замок с двери сорван. Прибывшие на место происшествия сотрудники милиции установили, что преступники похитили несколько бутылок шампанского. Служебная собака не смогла взять след, так как под утро прошел сильный дождь.
Но уже к вечеру удалось напасть на след преступников. Ими оказались нигде не работавший ранее судимый К. Н. Григорьев и его собутыльники — художник-реставратор Н. П. Могилевскии и продавец овощного магазина Л. И. Шахно. Немного позже был задержан и четвертый участник ограбления — студент одного из ленинградских техникумов М. Н. Козлов.
Народный суд Невского района, рассмотрев дело об ограблении, признал всех участников виновными. Любители выпить приговорены к различным срокам заключения».
…Он помнил эту заметку наизусть, но плохо помнил тот злосчастный день. Вернее, вечер. Днем он был в техникуме, сдавал курсовую работу — последнюю свою работу на тему «Металлургия ручной электродуговой сварки». Потом пошел проводить Иру. Как всегда, минутку постояли на лестнице, и, как всегда, поцеловав его в подбородок, Ира побежала наверх. Она была маленькая, и ей надо было подниматься на цыпочки, чтобы поцеловать его.
Уже возле самого дома повстречался Григорьев, бывший сосед по квартире: «А, Матвейка, сколько лет!.. Идем со мной. Никаких разговоров! Сегодня наш день. Ребята собираются — золото, и пленочки есть с битлами. Посидим, послушаем, то да се…»