— Дядя Леша дело знает. Давай, жми, дядя Леша!
Так же быстро все отошли, осталась лишь савдунинская бригада.
Усмехался Непомнящий, равнодушно стоял и смотрел Козлов; поблескивали очки Шилова.
— Ну, все? — спросил Лосев. — Цирк окончен?
— Вот что, — тихо сказал Шилов. — Или ты, как все, или действительно выгоним из бригады.
— Ты выгонишь? — деланно изумился Лосев. — Ах ты, очкарик!
Шилов спокойно поглядел на Соколова.
— А что? — спросил Володька, ни к кому не обращаясь. — Вполне можем.
— Ну, ты-то из комсомольских вождей, тебе положено гонять.
Шилов перевел взгляд на Непомнящего. Тот ответил своей обычной усмешечкой, но промолчал.
— Почему молчишь? — спросил Шилов.
— А чего зря говорить, слова тратить?
— Ты? — теперь Шилов глядел на Козлова. Переминаясь с ноги на ногу, Козлов мучительно покраснел и вдруг пробормотал что-то вроде «я не знаю…»
Это было странное, никем не собранное и все-таки собрание, и самым странным для всех оказалось то, что его как бы провел Шилов, человек, в котором до сих пор еще никто не мог разобраться, в том числе сам бригадир.
5.
На семью Шиловых беда обрушилась нежданно-негаданно, тем страшнее она оказалась. Еще с утра отец сходил в магазин, принес муку, сахар, творог и с порога потребовал от жены ставить тесто, печь ватрушку. Разделся, прошел в спальню, сказал, чтоб ему не мешали — он поспит часок-другой, пока готовится ватрушка, и вскоре в квартире раздался его мерный, спокойный храп. Так бывало всегда по выходным дням: отец отсыпался, ребят разгоняли кого куда, и лишь старшие — Дмитрий и Анеля — имели право оставаться дома и заниматься. Дмитрий учился на третьем курсе электротехнического института, Анеля — в десятом классе.
Потом храп прекратился, и никто не обратил на это внимания. Мать зашла за чем-то в комнату, где был отец, и тогда раздался ее страшный, дикий крик…
Все, что было потом, Дмитрий вспоминал как бы по частям, отрывками. Отца похоронили, и дома стало непривычно пусто, хотя ушел один из восьми. Мать ходила по комнатам и вешала по стенам его фотографии. Дмитрий знал каждую фотографию, но сейчас видел их словно бы сызнова, и в каждой ему открывалось что-то такое, что до сих пор было незаметным.
Вот отец в форме — капитан, невелик чин, и на гимнастерке всего одна Красная Звезда. Это уже после войны. Его часть стояла в Литве. Отец любил вспоминать тот год и ту историю, с которой, как он говорил, «начались мои шилята». И обязательно, непременно добавлял: «Как хорошо вовремя и точно, согласно уставу, выполнять приказы командования».
Пришел приказ — заготовить на зиму дров. Отец взял с собой одного солдата, и верхом оба поехали на недальний хутор, за подводой. Там капитан Шилов еще не был, хозяев не знал, а надо было познакомиться с теми, кто жил в тылу. Из пограничной комендатуры сообщали, что в этих местах вовсю орудуют контрабандисты. Но пока ему нужны были только лошади и подвода.
Хутор стоял над небольшим, поросшим камышами озером. Здесь, среди построек, было тихо — казалось, хутор обезлюдел. Шилов спешился возле дома и вдруг услышал короткие, резкие щелчки. Звук доносился из дома, из комнат. Он постучал, прислушался — щелчки прекратились. Но дверь приоткрылась не сразу, только после второго стука. На Шилова глядели злые, настороженные глаза. Хозяин хутора что-то спросил по-литовски, отец не понял и сказал по-русски:
— Можно войти?
Вот тогда-то до него и донесся сдавленный стон. Шилов рванул на себя дверь, оттолкнул хозяина, вошел и увидел то, что хозяин пытался скрыть, приоткрывая дверь. На полу лежала женщина. Она была в изодранной рубашке в бурых пятнах крови; кровь виднелась на полу; ноги женщины были высоко открыты, длинные, тонкие, как у подростка, и он отвел от них глаза.
— Что вы с ней сделали?
Хозяин был молод, крепок, с таким нелегко будет справиться. Капитан потянулся к кобуре и расстегнул ее.
— То ест мо́я жона, — по-польски сказал хозяин хутора. — Быдло.
Капитан наклонился над женщиной и, перевернув ее, вздрогнул. Страшные синяки на ее лице разбухли, глаз не было видно, вместо них оказались черные щелочки. Он попытался приподнять женщину, та глухо застонала.
Шилов поднял женщину на руки и вынес из дома. Положил на скамейку. Вернулся, сорвал с постели одеяло — завернуть избитую, — и, как будто почувствовав недоброе, резко обернулся.
Удар топором пришелся мимо. Шилов ударил этого человека в лицо, но не сильно — тот успел отскочить и снова вскинул топор. На этот раз не удалось увернуться, удар по руке оказался точным, хотя метил-то хозяин, конечно, в голову.