Но память не отозвалась ничем. Он стоял возле приоткрытой калитки, еще не решаясь войти, подняться на крыльцо, постучать и увидеть отца. Ему было просто страшно, как всегда бывает страшно перед чем-то неизвестным и неожиданным.
Сергею даже захотелось, чтобы дома никого не было. Но над длинной железной трубой курился дымок, и он шагнул в узкий дворик, на тропинку, вдоль которой торчали, прутья кустов. Он пересиливал себя и шел, словно делая это назло самому себе. На самом деле он пересиливал страх. Ему показалось, что он не просто постучал в дверь: стук был оглушительным.
Дверь открылась сразу же.
Они долго разглядывали друг друга. Сергей видел невысокого, совсем седого мужчину лет шестидесяти пяти; крупные морщины спускались от носа к уголкам рта; рот был прямой и узкий, как щелочка меж этих морщин.
И седые брови над очками.
Потом Сергей увидел старенький свитер, меховушку-безрукавку, тоже старенькую. Значит, не очень-то хорошо живет отец. В том, что это отец, он не сомневался, хотя не мог себе объяснить эту уверенность.
— Ты ко мне? — спросил тот.
— К вам.
— Сергей? — спросил тот.
— Да.
— Заходи, — отец посторонился, пропуская его в полутемную прихожую. — Прямо иди, там разденешься.
Ему пришлось нагнуть голову, когда он входил в комнату с маленькими окнами. Отец вошел следом и закрыл за собой дверь.
— Большой ты вымахал, — заметил он. — Раздевайся, садись, если пришел.
Он говорил так, будто они не виделись несколько дней, а не много лет. Да что там лет! Всю жизнь, так-то сказать. Но такая встреча вполне устраивала Сергея. Если б отец полез целоваться, он бы, наверное, оттолкнул его.
Он снова повернулся к отцу.
— Что? — хмыкнул тот. — Не узнаешь? Конечно, не узнаешь. Где тебе узнать! Я бы тебя тоже не узнал, наверное. А я не думал, что ты придешь. Открытку от твоей няньки получил и подумал — нет, не придет. Значит, потянуло?
— Какую открытку? — спросил Сергей.
— Ну, что адрес тебе уже даден и все прочее.
Он оглядывал Сергея с откровенным любопытством, будто попал в музей и наткнулся на какую-то непонятную штуковину. Сергей же отвечал ему хмурым, настороженным взглядом. Значит, ошибся. Вовсе не позднее раскаяние или одинокая старость заставили отца поехать туда, в интернат, а вот это ничем не прикрытое любопытство! Не надо было приезжать. Но теперь не надо уходить. Пусть смотрит. И разговор у них будет. Будет разговор! Все надо выложить начистоту!..
Ему стоило труда подавить это внезапное злое чувство. Надо говорить спокойно.
— Ну, будем знакомиться? — спросил он.
Отец захохотал и тут же раскашлялся.
— Ты меня на «вы» величать думаешь?
— Так ведь незнакомы же…
— Ладно тебе, — махнул рукой отец. — Давай, снимай свой нейлон-перлон, я повешу… Вот так-то лучше. Водки нет, да и не могу я водку уже. Вот — чернила пью. — Он нагнулся и, достав из-под стола длинную, похожую на кеглю, бутылку дешевого портвейна, покачал в руках. Потом пододвинул чашку. — Давай для знакомства.
— Я не пью, — сказал Сергей.
— И хорошо, — торопливо и обрадованно кивнул отец. — Вредно, да и мне больше останется. За твое здоровье.
Он выпил залпом целую чашку. Острый кадык ходил вверх-вниз под морщинистой кожей.
— Где мать? — резко спросил Сергей.
— Мать? — удивился тот. — Анна-то Семеновна? На Тарховском. Тебе-то в ту пору годика три было.
— Почему вы меня отдали в детдом?
Он не садился. Ему надо было выяснить это и еще кое-что, и только тогда уйти. Стоило ли садиться?
— Ас кем тебя было оставить? С кошкой, что ли? Вот ты чудак какой!
— А потом?
— Что потом?
— Вы ни разу… Ни разу даже не захотели…
У него вдруг перехватило горло.
— Не мог я, — тихо сказал отец. — Сто раз хотел и не мог. На Дальний Восток подался за длинным рублем. Вернулся, вот эту хату купил… Жена была, не то что твоя мать. Во — железка, рельса была, а не женщина! Ну, а потом… Отвык, стало быть, помаленьку.
Он говорил об этом спокойно, так, будто ничего особенного не случилось и он ни в чем не мог упрекнуть самого себя. Дальний Восток, потом другая жена, потом отвык.
— Тебе же там не худо было, а?
— Ничего было, — согласился Сергей. — Фотографии мамы у вас есть?
— Ни единой, — с уже знакомой торопливостью ответил отец. — О н а все пожгла. Нашла и пожгла в этой печке. Я же тебе говорю — рельса! В декабре померла.