Клюев увидел сначала эту руку, потом опустил глаза и подумал: кто это? Ни фамилии этого парня, ни бригады, в которой тот работал, он не помнил. Знал только, что с его участка.
— Вы что-то хотите сказать?
Парень поднялся, но к трибуне не пошел. Поправил очки, и Клюев заметил: волнуется.
— Если бы на месте Панчихина был кто-нибудь из нас, — сказал он, — вы бы говорили то же самое? Так же выгораживали бы?
— Ваша фамилия? — спросил начальник участка.
— Шилов.
— Конечно, так же, товарищ Шилов. — Он вспомнил все-таки: этот очкарик — из бригады Савдунина. Стало быть, в бригаде состоялся какой-то разговор.
А Савдунин сидел, пораженный тем, что его мысль, мелькнувшая случайно, была сейчас высказана вслух.
— Неправда, — сказал Савдунин. — Сам знаешь.
Клюев резко повернулся к нему.
— Нет, не знаю. Конечно, с молодого человека, только начинающего трудовую жизнь, спрос, может быть, побольше. Сколько лет Панчихин в нашем заводе? Сколько отдал обществу? Наверное, больше, чем товарищ Шилов, Так что, дядя Леша, этого забывать нельзя.
Савдунин отвернулся, он знал, что ребята сейчас глядят на него, и не хотел встречаться с их выжидающими взглядами. Как знать, если б не Шилов, он не стал бы выступать сегодня. Но теперь он должен был выступить. Никуда не денешься — надо. Он буркнул Куулю:
— Теперь я.
— У вас все, товарищ Клюев? Тогда дядя Леша… То есть товарищ Савдунин.
И опять по красному уголку прошел легкий хохоток, на этот раз потому, что слишком уж долго Савдунин пристраивался за трибуной, не зная, куда девать руки. Клюев сидел в первом ряду, злой, и Савдунин повернул к нему свою бритую голову.
— Может быть, ты и прав, что воспитатель из меня никакой, — сказал он. — Тебя вот воспитывал…
Ему не дали договорить — смех, аплодисменты, и Савдунин долго ворочался за трибуной, недовольно ожидая, когда снова станет тихо.
— Хорошо, что мы все хотим Панчихину добра… Плохо, что с самого начала где-то решили — не давать в обиду. Вон как в моей бригаде думают: ему, стало быть, можно, а нам нельзя?
— И ему нельзя, не передергивай! — крикнул Клюев.
Но Савдунин, казалось, не расслышал.
— Строго спросить надо, я полагаю. Именно потому, что наш старый товарищ. По-честному, по-рабочему. Чтоб второго раза не было.
— Четвертого, а не второго, — сказали из задних рядов.
— Тем более. И деньги за железо вернуть. Ну, а премии и все такое — само собой.
Он слез с трибуны и пошел не на свое место в президиуме, а в зал, к ребятам, где так и стоял свободный стул, который они захватили для него…
12.
На улицу они вышли тоже все вместе. Первым, приподняв на прощание кепку, ушел Савдунин. Потом Непомнящий сказал, что у него дела, и побежал к остановке: подходил его автобус. Лосев, потоптавшись, соврал, что голова болит — спасу нет, может, по кружечке пивка? Никто не захотел пивка. Соколов сказал:
— Ну, двинем ко мне? Надо же договорить.
— Все ясно, — ответил Шилов. — О чем еще говорить?
— Хорошо, что тебе все ясно, — отозвался Соколов. — А мне вот только одно ясно: Клюев дяде Леше сегодняшнего не простит. Запомни мои слова.
Шилов протирал очки и, близоруко сощурясь, быстро поглядел на Соколова.
— На Клюеве жизнь не сходится, между прочим. В случае чего и мы можем свое слово сказать. Только один Козлов промолчит по обыкновению. Промолчишь ведь?
Козлов начал густо краснеть, и Володька поморщился: ну, зачем Шилов так?
— Промолчу, — неожиданно сказал Козлов.
— Паршиво, конечно, зато искренне, — заметил Шилов. — И на том спасибо. Так и думаешь прожить, как зайчик под кусточком — хвостик дрожит и ушки прижаты?
— Перестань, — оборвал его Соколов. — Если не знаешь…
— Знаю, — так же резко сказал Шилов. — Все знаю. Ладно, пойдем куда угодно, договорим.
Ближе всех жил он сам, Шилов.
Когда Соколов вошел в прихожую, его охватило забавное ощущение — будто со всех сторон его окружают сплошные глаза. Пять пар глаз — одинаково голубых, одинаково любопытных, одинаково исследующих глаз — и больше ничего! Потом одни глаза приблизились. Мальчишка был похож на гномика из диснеевской «Белоснежки» — головастый, с треугольным улыбающимся ртом.
— Ты кто? — спросил гномик. Шилов повернул его за плечи и подшлепнул.
— Дуйте отсюда, — приказал он.
— Не буду дуть, — обиженно ответил гномик. И тут же все пятеро исчезли.