— Дисциплина! — сказал Соколов.
Он подумал, что Шилову живется не очень-то легко, и не надо было идти сюда: каждый посторонний человек в таком доме — лишняя нагрузка для хозяина.
Шилов кивнул: проходите.
В комнате было чисто, но не очень уютно. Соколов заметил, что все здесь подчинялось необходимости, исключающей появление каких-либо посторонних предметов. Кресла-кровати, громоздкие и некрасивые, но без них в этой семье — никуда. У Дмитрия, правда, была своя комната — и тоже неуютная, будто ее хозяин здесь только ночевал. Что ж, детей-то шестеро…
Шилов снял с полки какую-то книжку, полистал и быстро нашел то, что искал. Он повернулся к Козлову и начал читать наизусть, не заглядывая в книжку, будто бы она была нужна лишь для подтверждения точности того, что он читал:
— «Вся моя мысль в том, что ежели люди порочные связаны между собой и составляют силу, то людям честным надо сделать только то же самое. Ведь как просто». — Он поставил книжку на место. — Это Лев Толстой. Здорово, правда?
— Это из другой эпохи, — сказал Соколов. — Что ж, ты думаешь, честные люди у нас не связаны между собой?
— А я как раз к этому и прочитал. Вот Козлов честный человек, а думает в кустах сидеть. Кажется, на этом у нас разговор оборвался?
— Ты хочешь начистоту? — тихо спросил Козлов. Лицо у него покраснело, он волновался. («Или злится? — подумалось Шилову. — Если злится — это хорошо, выйдет настоящий разговор».)
— Конечно, начистоту.
— Ты сказал, что все знаешь обо мне. Ничего ты обо мне не знаешь. Такое пережить, что я пережил, тебе не посоветую. И можете смеяться надо мной, сколько угодно, что я матери звоню, если задерживаюсь где-нибудь. Сегодня не позвонил — она знает, что я на собрании…
Он перевел дыхание. Соколову было неприятно, что они пришли сюда и Шилов все-таки вызвал Матвея на этот откровенный разговор. Зачем? Если человек еще не оттаял, не отошел от прошлого, на черта к его душе подносить паяльную лампу?
— …А я, когда домой ехал с Севера, всю дорогу молчал. Несколько суток почти ничего не ел — лежал на полке и думал, как дальше жить.
— Надумал! — усмехнулся Шилов. — Ну, а если на твоих глазах будут бить женщину? Или грабить прохожего? Мимо пройдешь?
— Я еще не знаю. Понимаешь — не знаю.
— Должен знать, обязан! — крикнул Шилов. — Если не знаешь — пройдешь мимо, это я тебе точно говорю. В каждом человеке должен лежать заряд против любой подлости. Вот у тебя, — он повернулся к Соколову, — когда ты служил, был автомат?
— Был.
— С боевыми патронами?
— Ну, а как же?
— Ты по разным там шпионам много стрелял?
— Ни разу.
— А патроны все-таки боевые были? Вот, братец ты мой, такая и душа у человека обязана быть. — Он подумал: «Рассказать ребятам или не рассказывать об отце, о той истории, с которой началась любовь отца и матери. Ладно, как-нибудь потом…» — Спросишь, а как же поговорка насчет того, что молчание — золото? Старая поговорка, не из наших времен. С тех, когда за слово зуботычину можно было схлопотать, а то и похуже…
— И все-таки попомни меня, — сказал Соколов. — Начальник участка не забудет дяде Леше его слова. Не завтра, а когда-нибудь, при первом удобном случае попомнит. А самое-то паршивое, что этот удобный случай можем подкинуть только мы… Ну, мало ли накладка там какая-нибудь?..
— Ну, а если мы никакого повода не подкинем? — весело спросил Шилов.
Никто из них не замечал, что час уже поздний. За дверью стало тихо — малыши улеглись. Первым спохватился Соколов — пора по домам.
— Ну, будь.
— До завтра.
На лестнице Соколов сказал Матвею:
— Хороший парень, верно?
— Да.
Козлов как-то даже протянул это слово, и оно получилось длинным.
— Только прямолинеен, — сказал Володька. — У него, понимаешь, в жизни все на полках, как книжки: тут хорошее, тут плохое. И не знает, что в жизни не так, а бывает перемешано.
— Нет, — тихо ответил Козлов. — Плохое, это всегда плохое… И, наверное, здорово, когда человеку все ясно — где хорошее, где плохое, и где ему самому быть.
Соколов поглядел на него.
— Да ты философ!
— Нет, — улыбнулся Козлов. — Просто кое-чего начал соображать.
Он спешил: знал, что мать волнуется, хотя он и предупредил ее, что задержится на собрании. Соколов торопливо подтолкнул его к дверце автобуса: давай, двигай. До завтра. И ни он, ни Козлов не знали еще, что увидятся сегодня…
…Его разбудил длинный телефонный звонок, и спросонья он подумал, что так звонит только междугородная. Если междугородная, то только ему — Зойка или Саша из Набережных Челнов, или Эрих из Эстонии, или Леня Басов, — и он вскочил, чтобы опередить Колянича или мать.