Лосев рассмеялся. Время от времени его дружки «завязывали». У них это еще называлось — «встать на просушку». Причины бывали разные: начинало сдавать здоровье или побывали в вытрезвителе, или неприятности на работе по пьяному делу… Но ничего! Этого-то он как-нибудь уговорит «развязать». И только потом, несколько минут спустя, заметил, что дружок вроде бы норовит отделаться от него.
Лосев обиделся. Вот как? В святые записался? Тот кивнул: «Записался. Два месяца записывали». Значит, лечился человек. Тогда все ясно-понятно. Теперь Лосевым владело простое любопытство. Стало быть, от э т о г о д е л а (он пощелкал себя пальцами по шее) можно вылечиться? «Если захочешь — можно». Лосев наседал на него: как лечат, да чем? Вдруг приятель оборвал его. «Знаешь, что я понял там, в больнице? — спросил он. — Что все мы сукины сыны, вот что. С кем ни поговори, у кого ни спроси, почему начал пить, ответ один: жена виновата. Понимаешь — у каждого! И у меня тоже. И у тебя. А какого же тогда черта они нам передачки таскают, плохие-то? Плохие бы плюнули, вздохнули бы да перекрестились, что мы в психиатричке за семью замками. А я смотрю — одному сигаретки «Опал» несут, другому апельсины, мне — курицу жареную. Знает, что я жареную люблю. Так я потом к ней, когда выписался, на брюхе готов был ползти». Лосев усмехнулся: «За курочку-то?» Дружок поглядел на него невидящими глазами. «Значит, не понял, — сказал он. — Ну, пока».
Лосев снова усмехнулся — ему вслед. Ишь ты, праведник! Но как бы он ни противился, как бы ни усмехался, в него уже забралось и жило в нем что-то такое, чего не было прежде. То ли это было еще совсем крохотное, самому себе незаметное ощущение пустоты и однообразия вокруг, то ли смутное чувство правоты этого человека, а значит, и собственной вины. Решил выпить покрепче — не пилось, просто никак не лезла водка.
Через несколько дней Непомнящий повез его к отцу, в Ольгино. А теперь — Савдунин. Все это могло обескуражить кого угодно, не только такого слабого человека, каким был Лосев. И он злился, уже понимая, что все обстоит именно так, как говорили ему тот старый дружок и Непомнящий, и Савдунин. Злился, вспоминая жизнь с Галиной, ее слезы, упреки, просьбы, потом наглухо закрытые перед самым его носом двери, и злился еще больше — но уже не на жену, а на соседей («Зачем вмешивались?»). Он сжигал себя этой злостью, и внезапно обнаружил, что ее больше нет. Все! Кончилась! И снова пустота вокруг.
…К жене и сыну он отправился лишь через неделю. Решил, что неловко являться вот так, сразу. Надо было покуражиться перед самим собой. Что я, мальчик, которому скажи — беги, и он побежит? Конечно, Галка ждет, что он к ней на цыпочках, а он еще недельку подумает.
Все-таки у него тревожно стучало сердце, когда он поднимался по лестнице и звонил. Он был трезв, совсем трезв, ну, разве что только кружку пива выпил после бани и парикмахерской. И пахло от него не пивом, а «шипром». На последнюю пятерку он купил Кирюшке машину. Дороговато, конечно, — игрушка за пятерку. Машина была на длинном шнуре, как собачонка на поводке. Нажмешь на другом конце шнура кнопку — машина урчит и катится. Да, конечно, пятерка за игрушку — многовато, но зато парню удовольствие.
Был выходной день, суббота, утро. Значит, Галина дома и Кирюшка тоже. В субботу с утра обычно у жены начиналась стирка.
Он позвонил и нахмурился. Он заранее решил войти в дом не просителем, а хозяином. Галина не должна чувствовать, что он пришел проситься обратно. В конце концов ему и в общежитии хорошо, и он не останется сегодня дома, даже если к этому пойдет дело.
Дверь открыла Галина.
— Можно? — спросил Лосев.
Она слишком долго смотрела на него.
— Заходи.
— Кирюшка дома?
— Болеет.
Он начал раздеваться: их вешалка была здесь, в коридоре. Вот тогда из-за дверей и раздался нетерпеливый Кирюшкин голос: «Мама, кто там?»
— Ты с ним поспокойней, — попросила Галя. — Уже совсем поправляется, но…
— Что с ним было? — спросил Лосев.
— Много чего, — уклончиво ответила Галина.
На ходу приглаживая еще непросохшие как следует после бани волосы, с коробкой под мышкой, Лосев вошел в комнату. Кирюшка сидел у окна, против света, но все равно Лосев сразу увидел его большие глаза на маленьком, вытянутом, худеньком лице, и вдруг эти глаза начали расти, раскрываться еще больше. Он заметил и то, что Кирюшка не вздрогнул, а как-то встрепенулся, будто хотел соскочить со стула и не смог. Лосев подошел к нему и положил руку на Кирюшкину голову. Мальчик замер.