Комната была та же самая и вроде бы не та. Что-то в ней изменилось, но не от того, что здесь появились швейная машинка и холодильник. Он не сразу понял, что именно изменилось, а когда понял, почувствовал все ту же холодную пустоту внутри. Здесь не было его следов. Здесь жили двое, мать и сын, а не трое, как прежде, и поэтому тут были только детские и женские вещи. Как будто, уйдя два года назад, он, Лосев, унес отсюда и самую память о себе. Сейчас он пытался уговорить себя, что это не так, что Кирюшка-то вот все-таки вспомнил его, но тут же подумал: память, конечно, здесь ни при чем, ты наверное, здесь сам ни при чем.
Галя принесла кофе. «Вот мы выпьем кофейку, — думал Лосев, — и тогда будет разговор. О чем? «Как живешь?» — «Как видишь». — «А подробней?» — «Можно без подробностей». Он наперед знал, какие ответы будут на его вопросы. Но Галя сказала:
— Кирюшка ходит по соседям, показывает машину и говорит — папа пришел и подарил…
— Да, — угрюмо отозвался Лосев. Больше ему нечего было ответить. Он чувствовал, что с каждой секундой утрачивает то чувство независимости, с которым шел сюда.
Галя сидела перед ним, не притрагиваясь к еде. Она подперла рукой голову и глядела на Лосева. Взгляд был грустным.
— Ты похудел, — сказала она. — Рубашки сам стираешь или отдаешь?
— Сам, — сказал он.
Он избегал ее взгляда и делал вид, что ничего, кроме этого кофе, его сейчас не интересует.
— Говорят, пить бросил?
— Совсем бросить нельзя. Выпиваю понемножку, как положено.
— Ну, наверное, можно и совсем, если… — Она не договорила. Кирюшка заглянул в комнату, увидел, что отец дома, и снова скрылся за дверью.
— Что «если»? — спросил Лосев.
— Если человек хочет жить по-человечески. Не надоело еще по чужим кроватям мыкаться?
— У меня своей нет, — упрямо ответил Лосев. Он все сопротивлялся, ему все еще не хотелось сдаваться, а у самого сердце сжималось от тоски. Как здесь хорошо! И Галя вовсе не чужая — вон, про рубашки спросила, кто ему стирает, а у самой глаза печальные-печальные.
— Глупость ты говоришь, — тихо сказала Галя. — Придумал глупость и сам же в нее поверил. Знаешь, как я обрадовалась, когда узнала, что ты пить бросил…
— Ты что же… — Теперь не договорил Лосев, но Галя кивнула. Она-то поняла, что он хотел сказать.
— Да, конечно, а ты как думал? Все два года…
Он вскочил, обогнул стол, подбежал к жене, прижал ее голову к своему боку и гладил ее по волосам, по вздрагивающим плечам, и у самого тоже перехватило горло.
— Ведь как хорошо было, — сказала она.
— Ну, ладно, ну, успокойся, — торопливо бормотал Лосев. — Мы с тобой еще не старые. Ничего, успокойся… Если хочешь, я хоть сегодня…
Она поднялась, закинула руки за его шею, и он успел заметить Галину улыбку — не торжествующую, а счастливую.
— Ты куда? — спросил Кирюшка.
— Я скоро вернусь, — ответил Лосев. — У меня вещички в одном доме. Заберу и вернусь.
— Я с тобой, — снова сказал Кирюшка. Он глядел на отца снизу вверх, и в глазах, как в блюдечках, стояли слезы.
Лосев покачал головой:
— Нет, ты болен, тебе на улицу нельзя. А я через час буду, честное слово.
Кирюшка взял его за рукав.
— Пусть идет, — тихо сказала Галя.
Когда они вышли на улицу, Кирюшка вцепился в отцовскую руку. Он не отпускал ее всю дорогу до общежития, даже в автобусе. Когда они вошли в общежитие, Лосев сказал:
— Ты посиди здесь.
— Нет, — испуганно ответил Кирюшка.
И снова чуть не заплакал. «Такой нервный…» — подумал Лосев. Ему не хотелось, чтоб Кирюшка видел ту комнату. Ладно, можно будет чего-нибудь наврать, он поверит. Сейчас он поверит во что угодно.
В комнате никого не было. Лосев вытащил из-под кровати чемодан, побросал туда свои вещи, вынул из тумбочки ящик и опрокинул над чемоданом. Кажется, все. Ему не хотелось ни с кем встречаться, что-то кому-то объяснять. Все это потом, после.
Кирюшка вцепился в ручку чемодана. Ему очень хотелось помочь. Он спешил. Спускаясь по лестнице, забегал вперед, суетливо открыл перед отцом дверь… Хорошо, вахтерша куда-то ушла. Лосев сказал:
— Давай мне свою лапу. Чемодан не тяжелый, сам донесу.
Они шли к автобусу, и Кирюшка то и дело поднимал голову, поглядывая на отца. В автобусе он сел на чемодан, опять не отпуская руку Лосева, и вертелся, поглядывая теперь на пассажиров. «Мы едем домой, — казалось, хотел объяснить всем Кирюшка. — Я и вот он — мой папа».