Лайм нисколько не страдала: всё здесь испускало влагу, и люди тлели заживо. Девушка уютно устроилась на нарах, кишевшие подстилкой клопы возмущённо расползались. Мало того, что существо кусать бесполезно, так оно ещё само крадёт малую толику крови, что питает их. Ночь постепенно сменялась утром — луч света из узенького слухового окна камеры окреп настолько, что сполоснул медовым заревом верхнюю часть камеры, но Лайм с наслаждением потянулась к камням, на которых как роса выступала склизкая влага. Она так и осталась лежать на твердыне. Отчего-то взгрустнулось. Колдун пытался объяснить её меланхолию тоской по прошлой безмятежной жизни.
Вечером к ней ввалилась госпожа Роза, сунула в руки деревянную плошку.
— Воровала одна твою пайку, — безучастно произнесла она, тяжело присаживаясь рядом. — Теперь жевать не сможет. Ох и холодно на камнях. Чего ты тут разлеглась? Ты кто такая?
— Я Лайм, — тихо напомнила девушка и вновь потянулась к нижним складкам кожи.
— Да ты погоди, — слабо запротестовала госпожа Роза. — Я же… я же поговорить… о-ох.
После усилий Лайм и холодный пол был нипочём. Но когда старшая склонилась над девушкой, её порывы пропали даром. Провозившись некоторое время она, бранясь шёпотом, вышла.
Прошло ещё несколько дней и встреч с любовницей, пока наконец госпожа Роза не отстранилась настойчиво.
— Ты странная, — призналась старшая. — Девки тя бояться. Да и мне чё-то… Как кукла: ни тепла от тебя, ни любви. Зыришь, когда нужду справляют. Прозвали тя Людоедка. Тикать те надо.
Последние слова госпожа Роза произнесла шёпотом, схватив Лайм за плечи, тряхнула сильно, когда та потянулась целоваться.
— До милости палача, видать, не дожить. Дак девки тебя сами задушат. Пока дрыхну, ей-ей, задушат. Смекаешь, дура ты красивая?
Лайм пожала плечами. Жизнь и смерть её не страшили, она их не понимала. Задушат, так очнётся; отрубит палач голову, так тело само найдёт жидкость восстановиться или просочится влагой под землей и сольется с подземными водами. Эка, невидаль.
Лайм так невинно захлопала глазами на старшую, что баба в неистовстве ссадила костяшки пальцев, с размаху ударив по камню.
— Добром не хотишь, так по злому поступлю. Бабам не продам, херам отдам. На тебя стража давно слюни пускает, да вишь, я им не даю. Начальству бабий бунт не нужен. Потаскают тебя, но ты, ей-ей, как ломовая лошадь и не брезгливая. Ещё поживёшь. Жизнь-то она сладкая.
Лайм нежилась в гнили и не глядела на госпожу Розу, чем ещё более разозлила женщину. После её ухода очень скоро явились закованные в броню стражники, подхватили девушку, едва не волоком вынесли из подвала. Оказавшись в сухом, светлом, натопленном пролёте, Лайм недовольно поёжилась — что она такого натворила, что её лишили смрадной влаги тюрьмы?
К ней подошёл коренастый мужичонка, кутающийся в меха, недовольно повёл носом. Стражники перед ним заробели. Начальник щепотью ухватил Лайм за подбородок, сжал попеременно верхнюю и нижнюю губы, с удовлетворением осмотрел целые зубы.
— А воняет как треска, — оценил он девушку. — Но смазливая. Как пить дать сифилис, а? Пусть лекарь осмотрит. Её под топор или в зверинец? Под топор? Благородная смерть. И вымойте сучку, воняет как золотарь. Не абы кто будет, офицерская блядь. И смотрите, гузла собачьи, кого сажаете. Такую куклу и к столу подать не стыдно.
Пока начальник расхваливал прелести Лайм, на девушке разорвали накидку из казённой мешковины, толкнули к голой стене. Один из стражников, расстаравшись, принёс воды и окатил пленницу, второй, заломив её руку, принялся тереть ветошью тело. И оба удивлённо переглянулись, когда Лайм застонала от наслаждения. Им невдомёк что ли как это приятно, когда мнут, гоняют влагу по всей коже. Она постаралась сделать всё, чтобы накопить жидкость в теле.
— Да ей сладко! — Один из стражников завозился со штанами.
Второй, постарше, с одутловатым от постоянных попоек лицом, по-отечески одёрнул приятеля:
— Слыхал чё мастер грит — дурная у неё.
— Да я неглубоко, — заверил напарник, нагибая Лайм.
Пьяница только рукой махнул. Но вскоре живот надорвал от смеха, когда ненасытный стражник, каких только ухищрений не проделал, чтобы попасть куда надо. Тому было невдомёк, что Лайм запечатала промежность, чтобы не терять влаги. Наконец мужик отстал от цельнолитой попки, ударив с досады Лайм:
— Страсти в ней нет! Кукла деревянная. Точно дурная.
Пришёл лекарь, сытый, добродушный толстяк. Но и на его безмятежном лице появилось изумление, когда он ощупывал девушку.
— Она из хорошей семьи, — неодобрительно заключил добряк. — Я не слышал, что арестовывали изменников из числа дворян.
— Чего вы, господин. — Старший стражник покачал головой. — Её неделю как держат здесь. Чё это из благородных?
— Лжёте, — спокойно возразил лекарь. — За неделю в казематах хоть один да нарыв появился или укусы клопов. Она здорова. И она девственница.
Колдун вовремя шепнул разверзнуть ненужное отверстие. Она могла и рану себе нанести, но не знала, как расстараться.
— Дева, грите? — Стражник почесал коросту на лысине. — Ну это пусть господа решают.
— Уж лучше пусть её казнят сейчас по-благородному, мечом, — насупился добрый лекарь, — но не отдают на поругание. Я скажу это начальнику стражи и господину офицеру.
Лайм провели тёмными коридорами и скоро втолкнули в обширную жарко натопленную залу. Вместо камина огромная прокопчённая жаровня, на покрытый свежей соломой пол бросили два десятка подгнивших медвежьих шкур, за столом, уминали за обе щёки варёную говядину мужики в форме столичной гвардии. Чуть поодаль у жаровни пьянчуги пытались добраться до тела зрелой бабы. Разорвали лиф платья, сами скинули камзолы, да запутались накрепко.
— Дьявол меня завали! — заорал на весь зал коренастый гвардеец с офицерскими галунами. — Сладкое принесли.
Солдаты одобрительно загомонили.
— Господин офицер, — строго заметил лекарь, шагнув к столу. — Эта девушка чиста и здорова как может быть только дочь благородных людей. Окажите ей милость…
Офицер загоготал, ему рьяно и фальшиво вторили солдаты, начальник стражи сердито замахала на доброго лекаря, стремившегося предать девушку скорой смерти.
— Ну рассмешил, коновал. Дворянки — чистые. Да меня сделала мужчиной старуха-графиня. Было ей шестьдесят, но эта сука сточила мой молодой хер до волдырей. А уж при дворе шлюхи даже в рясах прячутся. А в этих мудях ни одной приличной бабы, даже сосать толком не умеют.
Стражники услужливо подтолкнули обнажённую Лайм на свет. Та без страха огляделась. Ей не понравилось пламя жаровни, и она придвинулась ближе к столу.
— Кажись юродивая. — Начальник стражи принял невозмутимость девушки за ущербность.
Офицер расстегнул пояс, обнажая волосатые ляжки.
— Да хоть безногая. Тащи сюда.
Стражники толкнули Лайм к столу, нагнули. Она сообразила, что сейчас произойдёт и раскрыла промежность — жидкость не помешает. Офицер долго пыхтел над ней, но так и не смог кончить.
— Говоришь, чистая?! — обратился он в сторону лекаря, но тот, возмутившись, вышел. — Да такой широкой дыры нет и у последней портовой шлюхи. Притащите масла что ли.
— Чего там масла! — Осмелел начальник стражи и оттеснил гвардейца. — Да тут раз плюнуть.
Он обильно харкнул в попку девушки и скоро Лайм почувствовала мягкое навершие — в неё пытались проникнуть сзади. Она с готовностью расширила кишку, но вновь перестаралась. Девушка не видела изумление начальника стражи, но тот, подёргавшись, чертыхнулся, заявив, что такого пушечного жерла нет даже у распоследнего мужеложца.
— А может, у тебя просто узкий, — язвительно заметил офицер гвардии и отпихнул товарища.
Лайм, не понимая, что от неё хотят, сузила дырку и настала черёд ругаться гвардейцу.
— Сука, у меня застрял!
Начальник стражи так и покатился со смеху, вслед ему давились от смеха солдаты. Равный по чину насмешник, предложил поддеть дыру ножом. Но Лайм сама с досады разжала мускулы, и гвардеец буквально свалился со спущенными штанами.