Из подполья глухо донесся женский вскрик. Загаев прислушался. Из люка вылез Ушинский. За ним показалась голова Дарьи, на очень бледном лице ее застыло изумление. Дарья глядела на Ушинского как на фокусника. А он, держа за краешки, нес к столу, как самоварчик, большую красную жестяную банку с надписью «Томат-пюре».
— Константин Васильевич, эврика! Тайничок аккуратненький, в бревне, за кадушкой с огурцами. Ай да плотник был покойный!
Дарьина голова все еще торчала из люка. Хилькевич подхватил вдову под мышки, снизу подсадил понятой, Она постанывала, хватаясь за сердце.
Все сгрудились у стола, и Ушинский осторожно снял с банки самодельную крышку, извлек ветхую тряпицу.
— Ого! Гляди-ка! — зашептались понятые.
Под тряпицей деньги. В разных купюрах. Сотенные, полусотни, двадцатипятирублевые, десятки, немного пятерок.
— Дарья Ивановна, вы знали о тайнике?
Вдова, словно окаменев, не слыша вопроса, смотрела в банку.
— Дарья Ивановна, очнитесь. Вы знали?!
— А? Божежки, у него ж и штанов-то путных не было…
— Вы видели эту банку?
— Банка, мабудь, моя. В клуне валялась. Давно ее там не бачу, вона эвон где! Люди добрые! Зиновий-то, при его-то здоровьишке… харчи добры нужны были… Лекарства…
Считали деньги. Загаев и один из понятых записывали подсчитанные суммы. Дарья сидела на табурете, на деньги не смотрела, шевеля беззвучно губами, разглаживала, расправляла юбку на колене.
— Все, — сказал Ушинский. — Сколько насчитали?
— Восемь тысяч семьсот двадцать пять.
— Для плотника-халтурщика многовато. Дарья Ивановна, да очнитесь же! Запомните: про обыск никому ни слова, даже брату. Ради вашей же безопасности, Дарья Ивановна. Вы слышите?
— Слышу… Таки богаты гроши! А он в драных штанах ходил…
— Ну кто мог предположить, что у Машихина имелись такие деньги! — вздыхал Хилькевич. Сторожецкого следователя мучило сознание оплошности в начале следствия, он пытался оправдаться — не перед другими, перед собой, — оправдания не получалось… — Кто мог предположить! Существовал Зиня Красный весьма скромно, этакий безвредный пьяница…
— Не могу с вами согласиться, — возразил Загаев. — «Пьяница» и «безвредный» — несовместимые понятия. Пьяница всегда вреден… А скажите, за последние годы случались в районе и городе крупные кражи?
— Нет. То есть кражи-то были. Но, во-первых, не в таких крупных размерах. Во-вторых, преступления раскрыты, и воры давно отбывают наказание. Не всегда же мы ошибаемся, Константин Васильевич. До сих пор с делами справлялись…
— Хватит вам себя корить, — улыбнулся Ушинский. — История-то в самом деле каверзная. Давайте лучше подумаем, что дальше? По имеющимся данным, Машихин из Сторожца ни разу не выезжал, к нему тоже никто не наведывался. Выходит, деньги приобрел каким-то образом до приезда в Сторожец.
— Да. Что деньги добыты нечестным путем, сомнения, полагаю, ни у кого не вызывает: как мог ленивый пьяница заработать столько? Остается загадкой почему убили? Проговорился собутыльникам, и Гроховенко с Божнюком хотели завладеть «кладом»?
— Вы по-прежнему полагаете, что расправился с Машихиным кто-то из них? — удивился Ушинский.
— Кому же больше? Один или оба, в сговоре.
— Вы не пытались искать другие версии? — спросил Загаев.
— Других версий не вижу. Или у вас они имеются?
— Подозреваю, что был у Зиновия и третий собутыльник, — и Загаев рассказал о маленькой подробности, которую выяснил Ушинский при допросе Коли Гроховенко, — о сером цвете пиджака у человека, которого видел мальчик.
Хилькевич с сомнением пожал плечами:
— Не бог весть какой довод. Мальчишка мог ошибиться.
Ушинский, подсчитывавший что-то на листке промокашки, отложил ручку.
— Сколько может пьяница машихинского типа пропить денег в течение года? Скромненько пропить, без «гусарства», как говорил Остап Бендер? Вопрос не особенно научный, однако в нашем положении не бесполезный. Предположим, расходовал он пятерку в день. В месяц — полтораста. В Сторожце Машихин жил год и три месяца. Значит, мог пропить две тысячи двести пятьдесят рублей. В тайнике мы нашли восемь тысяч семьсот двадцать пять. Таким образом, первоначальная сумма — около одиннадцати тысяч рублей. Едва ли тихий расхититель досок мог один украсть такую сумму. Так вот, не этот ли таинственный третий собутыльник, некий Мистер Икс, помогал в свое время Зиновию добыть деньги?
— Где же этот Мистер Икс?
— Кто ж его знает. Завтра Константин Васильевич едет в Харьков, там есть у Машихина троюродная сестра, единственная родственница. Может, она прояснит нам кое-что.
4
Загаев приехал в Харьков на рассвете и прямо с вокзала — домой. Жена уже собиралась на работу, Обрадовалась:
— Костя, ты молодец, так кстати вернулся! Вечером в семь у Иры родительское собрание, а мне придется в цехе задержаться. Ты ведь сходишь в школу, Костенька?
— Не знаю, я домой зашел вроде как в гости. В командировке я здесь, проездом. Так что пои гостя чаем и…
— Господи, вот работа! В своем городе — проездом, дома — в гостях! Что у тебя на этот раз?
— Ну, дело… Вечером, наверное, придется вылететь на Урал.
— Сегодня я тебя еще увижу?
— Не знаю. Я позвоню.
— Суп в холодильнике, чай сам заваришь. Обязательно позавтракай хорошенько… Скажи, Костенька, это дело не опасное?
— Пустяки. Один тип присвоил деньги и часть из них пропил, вот и все.
Ее звали Фелицата Гавриловна, по мужу Бранько. Работница гормолзавода.
— Вы следователь, значит? Зиновий опять что-нибудь натворил? Брат он мне, но троюродный. В детстве жили на одной улице, потом Зиновий уехал: в разных местах жил. Он что сделал-то?.. Потом? Ну, ладно. Да, отсидел полтора года. Посылку ему посылала. Сама не ездила, далеко очень, а у меня детишки. Нет, почти не переписывались. Зиновий все ездил, счастья искал, да кто про него припас счастье… Ленивый, выпить любит.
— Последнее время где жил?
— Не знаю, не писал давно. Последнее письмо из… дай бог памяти… Караульное такое название… Сторожок или Сторожец, кажется. Позапрошлой зимой приехал с Урала, у нас останавливался, да с мужем моим не поладил, уехал в Сторожец этот. Письмо прислал вскорости, и все.
— Деньги у него были?
— В северных краях заработал прилично. Говорил, домик бы купить, ежели недорого попадется. Может, и купил, нашел свое счастье. Пора уж угомониться.
— Еще один вопрос, Фелицата Гавриловна. После отъезда Зиновия из Харькова кто-нибудь спрашивал о нем?
— Да кому он нужен? У Зини и жены-то порядочной не бывало. Ой, погодите-ка, чуть не забыла! Товарищ какой-то заходил, спрашивал. Говорит, года три не виделся с Зиней, мою фамилию и адрес давно когда-то от него слышал, вспомнил вот и разыскал. Я говорю, нет, мол, вестей от Зини. Он и ушел себе.
— Вы сказали ему, что брат в Сторожце?
— Не помню. Может, и сказала.
— Когда он приходил?
— В марте, в середине месяца.
— Каков из себя?
— А ничего, приличный! В плаще зеленом. Да я и не рассматривала, всего минут пять говорили. А что?
— Постарайтесь вспомнить приметы, Фелицата Гавриловна.
Женщина задумалась.
— Молодой вроде… Роста среднего, крепкий такой. Приличный, вежливый… Нет, не помню больше ничего. Дождик моросил, плащ с капюшоном. Да что случилось?
— Ваш брат убит.
Не горе, не печаль, а безмерное удивление на ее лице:
— Зиню убили? За что?! В пьяном виде, да? Когда, где? Ну и ну! Говорили мы — не пей!
— Вы полагаете, все беды у него из-за выпивки?
— Да ни на что он больше не способный. Даже ссориться не способный. Ох, не отпускать бы его из Харькова! — Женщина заплакала.
В областной прокуратуре Загаев доложил о ходе расследования, о дальнейших планах. Командировку на Урал разрешили. Он успел съездить в школу, поговорить с классным руководителем дочери. Пообедал в кафе аэропорта. В самолете хорошо вздремнулось, но досыпал уже в поезде, следующем из большого уральского города до районного центра Седлецка. Приехал утром и в десятом часу явился в районную прокуратуру.