— Не помните, и ладно. Потом вспомните. Саманюк, вы имеете что-нибудь добавить к сказанному вами?
— Имею: пожрать бы.
— И мы не отказались бы. Верно, Павел Игнатьевич? Но придется подождать до утра. А вы, Саманюк, как в дом отдыха по путевке — сразу бы вам питание и покой. Прочтите протокол и подпишите. Так. Теперь позвольте вашу руку.
— «На рояле играть»?
— Не для рукопожатий же.
Ушинский снял на дактокарту отпечатки пальцев задержанного. Вызвал дежурного.
— Приятных снов, Саманюк. Вспомните Чирьева-то.
— Как впечатление, Павел Игнатьевич?
— Парень крепкий. Думаешь, он и есть тот «третий»?
— …Который лишний? Кто его знает. Вот она, справка, удостоверяющая алиби Саманюка на четыре года. И вообще, в его показаниях пока ни одного слабого пункта. Ладно, поглядим. Устал, Павел Игнатьевич? Иди поспи.
— Куда я пойду? Жена числит меня на рыбалке.
— Ах да! Вот они, ложные показания, хоть и жене. Из-за них человек лишается покоя. Ну, иди ко мне в гостиницу, за полсуток со мной потом рассчитаешься фактами по делу. Договорились?
Дверь вдруг отворилась, и в кабинет вошел Загаев.
— Не ждали? Доброе утро! Иду в гостиницу, гляжу, а в окне прокуратуры свет. Что за ночные бдения?
— Фью! Константин Васильевич! Да ведь вам разрешили в Харькове Первомай погулять! Неужели Сторожец лучше? Или с женой поссорился да сбежал?
— С женой ссориться не люблю, без того нервотрепки хватает. Праздник и Харьков тоже не уйдут, вечером назад уеду. Понимаете, сосет предчувствие, что вы тут… Есть новости?
— Из-за новостей и не спим. Готовили вам подарок к празднику, товарищ следователь.
— Какой еще подарок?
— Ценный. Задержанного. А уж насколько он ценный, гляди сам, Константин Васильевич, — Ушинский подал протокол.
Загаев бегло просмотрел его, потом еще раз прочел:
— Ах, молодцы! Вы понимаете, полуночники, что в ближайшее время будут раскрыты минимум два преступления: старое и новое!
— Но справка из колонии…
— Да что справка! У меня тоже есть справка. В Седлецкой ГАИ я выписал из архива все случаи угона транспортных средств с шестнадцатого по двадцатое сентября семидесятого года и попросил выяснить, «кто есть кто» из угонщиков. Так, на всякий случай! И представьте, фамилия Саманюка в этой справке фигурирует…
— Но он же отбывал срок!
— Да. Но в июне семидесятого освобождался «на химию», как принято выражаться у заключенных, то есть на стройку в городе Седлецке. А в сентябре возвращен в исправительно-трудовую колонию. За что, думаете? За угон автомашины. Правда, по данным ГАИ, угонщик, вернее, угонщики — их двое было — далеко не уехали.
Загаев вынул записную книжку.
— Вот. Машина ГАЗ-69, принадлежащая ремстройконторе, накануне похищения была неисправна — предстоял ремонт спидометра, поэтому и горючим была не заправлена. Шофер «газика» заявил, что бензина в баке оставалось не более ноль-пять литра. Пьяные угонщики пытались доехать от гаража до своего общежития, но не смогли — мотор заглох. Они бросили машину и ушли в общежитие спать. Той ночью на девятнадцатое сентября в Седлецке было зарегистрировано четыре угона, и этой истории с «газиком» большого значения не придали. Теперь предстоит разобраться, так ли все было, как записано в материалах тамошней ГАИ… Хотя подобные ребусы надо разгадывать на свежую голову. Пошли в гостиницу, Юрий Трифонович.
— И меня возьмите с собой, — попросил Хилькевич.
— Ты же местный.
— Возьмем его, — сказал Ушинский. — У него семейная конспирация. Правда, врать жене — аморально…
— Не по девчонкам же я бегал! У меня свидетели — вы.
— Подтверждаю: не по девчонкам, а у дома вдовы ночь провел. Пошли спать…
Ушинский разбудил Загаева около полудня.
— А? Что? Еще кого-нибудь поймали? — тер глаза Загаев.
— Днем и ночью ловить — преступников не хватит. Вставай, Константин Васильевич, тебе с вечерним поездом домой ехать… Конечно, если не хочешь Саманюка допрашивать, то спи…
— Обязательно надо посмотреть на него. Где Хилькевич?
— Спит в моем номере на диване… Жаль будить.
В буфете гостиницы позавтракали наскоро. Придя в прокуратуру, Загаев по телефону велел дежурному побрить Саманюка, сфотографировать и привести на допрос.
— По всему видно, Саманюк хитер, опытен, — рассуждал Загаев. — Так что с вопросами об убийстве спешить не будем. О взломе кассы в Малинихе тоже помолчим пока. Пусть сидит в полном неведении. Меру пресечения прокурор утвердит. Саманюк признался в покушении на кражу, не имеет постоянного места жительства. Донесение в прокуратуру отправь сегодня же. Сейчас на Саманюка только поглядим, послушаем про угон машины. А в среду я махну в колонию, где он отбывал наказание.
— Константин Васильевич, на машихинском огороде сержант нашел плащ.
— Зеленый, болоньевый? Пригодится. К сестре Машихина в Харькове заходил незнакомец в зеленом плаще, спрашивал старого друга Зиновия…
Саманюк вошел бодрый, свежевыбритый, при галстуке.
— Здрасте, граждане начальники, — поклонился галантно. — Очень вам благодарный, встретили как родного, — он провел рукой по выбритой щеке.
— Садитесь, — кивнул в ответ Ушинский. — Ваше дело будет вести следователь Константин Васильевич Загаев.
— Очень приятно. Гражданину следователю повезло со мной — во всем признался с первого допроса.
Саманюк выглядел благодушно настроенным — предвидится недолгая отсидка за неудавшуюся кражу, да ведь не в первый раз сидеть-то.
Загаев задавал обычные протокольные вопросы: в какой исправительно-трудовой колонии отбывал наказание, сколько судимостей, по каким статьям?
— А что вы делали в Лозовой? — и опять начались вопросы-ответы. — Так, гулял. С кем? Как ее, этой Верки, фамилия? Да, конечно, на что она, фамилия. Ну а адрес? И адрес не запомнил? Это уже хуже. Ага, в пригороде, значит? Рядом с баней?
— Посочувствуйте, гражданин следователь, — взмолился Саманюк, — четыре года бабы путем не видел!
— Что так?
— Ха! Колония-то мужская. Вот если б смешанная была…
— Но вас же освобождали на стройку народного хозяйства.
Усмешка Саманюка застыла. Но он быстро сориентировался, опять улыбнулся простецки:
— Э, я уж забыл про то. Как миг единый пронеслась моя «химия».
— В каком году?
— Кажется, в семьдесят первом. Или в семидесятом. Да что, пару месяцев повкалывал как проклятый и возвернулся. Добро еще, что без «раскрутки».
— То есть не добавили срок?
— Да за что?!
— И верно, за что вас вернули в колонию?
— По пьянке вышло… Эх, неохота и вспоминать…
— Но все ж вспомните, пожалуйста. Так за что?
— Там строгости, гражданин следователь, там следили — будь здоров! Чуть какая малость, за шкирку и в ИТК.
— Это где такие ужасы? В каком городе?
— Туфтовый такой городишко, название вроде рыбного. Или лошадиного. А, Седлецк! Вспомнил.
— Худо у вас с памятью, Саманюк.
— Мне ни к чему память-то. Не в институт поступать.
— Не в институт, в другое место. Так за что вернули «с химии»?
— Говорю, по пьянке. С получки выпили с корешем, уснули на вокзале. Просыпаемся вечером. Башка трещит, время позднее, в общежитие на поверку надо, там у нас строго. Что делать? Ну, поперлись домой. Мимо гаража идем, кореш и говорит: давай, говорит, возьмем машину для скорости, чего пёхом эку даль топать. Вот, с гаража сдернули мы серьгу… то есть замочек сняли, «газик» завели и поехали. Ну, думаем, теперь порядок, успеем к поверке. Улицы три-четыре проехали — бац, бензин кончился. Н-не повезло! Так и ушли в общежитие пёхом. Думали — сойдет. Оно и сошло бы, да нас сторож у магазина приметил. Я ж говорю, за ерунду пострадал.
— Как фамилия вашего соучастника?
— Не помню. Вы правильно заметили, память у меня паршивая. Звать Федькой, а фамилия мне ни к чему.
— Вам все ни к чему.