«Митоз[20] пошел…»
Митоз? Какой ми…
Меня словно подбрасывает с табуретки: «Два условия… На лабораторных животных феномен Бэрнета — Феннера уже проверен… Два условия…»
Опомнился в зале с гермокамерой: «Митоз пошел…»
— Тая!
На пульте одни технари. Смотрят с удивлением… «Два условия…» Какая счастливая улыбка! На землисто-сером, бескровном лице и такая улыбка… Микрофон.
— Связь в порядке?
Это я технарям. Чего таращат на меня глаза? А, отбой давно… Все равно: придется будить. Да я вряд ли они спят…
— Хотунков, Старцев! — один из техников, поняв, что мне нужно, производит переключение и протягивает телефонную трубку. — «Хотунков на связи», — слышу.
— Быстро. Вспоминайте. Что делал Куницын начиная с момента, как фитотрон соединили с гермокамерой? Точно, по минутам. Когда он снял кофту? Время? Ну хотя бы приблизительно… Когда ему в первый раз стало плохо? Ну, не совсем плохо… Заметили? Потом что было? Оба вспоминайте — мне важно время. Когда и как…
Когда и как… Даже с пятидесятипроцентной ошибкой первый приступ у него начался около восьми. Второй — без пятнадцати девять. Запомнили потому, что приближалось время связи, Хотунков пошел за Куницыным в фитотрон, а тот уже сидел… На полу сидел. Без майки. И мокрый от пота. Значит, период митоза — сорок пять минут. Но затем Куницыну стало плохо в девять двадцать — сразу после сеанса связи. Значит, циклы сокращаются… Сколько же он перенес таких циклов? Пять? Да пока вытаскивали — смазанный, из-за кофеина… «Два условия. Первое: по отношению к данной клеточной культуре в организме не должно быть никаких специфических антител…» Шесть приступов?!
— Какого вы дьявола молчали? — не выдержал, обругал я ребят. Но ведь надо же: у врача четыре приступа, а они… — Запретил сообщать? Связь была отключена? — Да, связь включается только с нашего пульта… Еще одна накладка. Но ведь у них же есть включатель тифона! Да они его и включили… Но когда! Ладно. Все, отбой. Ложитесь спать.
Я тяжело опустился на стул. Взмок. Вытащил из кармана носовой платок… Шесть приступов! Взгляд на часы: без пяти час. Меня снова словно подбросило — не мысль даже, а… «Два условия. Первое… Второе… клеточная культура должна быть введена в организм в достаточно большом количестве…»
— Тая!
Одни технари.
— Сонина в боксе.
В боксе…
Тая сидела рядом с Михаилом. Улыбается. Оба улыбаются. Такие счастливые у обоих улыбки… Но ее-то улыбка мне понятна, а вот он… Без двух минут час.
— Михаил! Как могло случиться, что…
— Я запрещаю разговаривать — он слишком еще слаб.
— Хорошо, хорошо… Тая, быстро: визуальный анализ.
Не понимает.
— Отставить биохимию. Визуальный анализ крови в сетках Гаряева. Быстро! Сама проведи.
Ничего не понимает.
— Да быстрее же!
Я ее буквально вытолкнул — быстрей! Час две минуты… Какой сейчас цикл? Сколько в нашем распоряжении времени?
Нагнулся к Михаилу. Такое несмываемое счастье!
— Послушай, Миша, ты работал на «скорой». Ты знаешь, как можно быстро получить три-четыре литра крови. У нас осталось, видимо, не больше двадцати — двадцати пяти минут. Может, и меньше. К кому нужно обратиться? Кому звонить? У тебя первая группа?
Я понимал, каким-то подсознанием понимал: не надо с ним об этом говорить, не надо. Но у меня не было другого выхода: двадцать минут до следующего цикла, который он может и не выдержать…
На его лице радость сменилась серой маской.
— Миша, ты меня понимаешь? У тебя точно первая группа крови?
Да, группа «А» — отчетливо вспомнил я строку из его «Истории болезни».
Я выскочил из бокса. Где Тая? А, в лаборатории…
Быстрым шагом, почти бегом, прошел в зал с гермокамерой, подбежал к городскому телефону: 0-3.
— «Скорая»? Из Экологического института. Начальник лаборатории Стишов. Вы не можете нам доставить четыре литра первой группы крови? Завтра? Немедленно, сейчас!.. Как?.. У нас умирает человек. У нас… Послушайте, в нашем распоряжении всего пятнадцать минут. Пятнадцать!.. Хорошо, жду.
Меня попросили трубку не класть: должны созвониться со станцией переливания крови. А время…
Вдруг передо мной появилась встревоженная Тая. Не встревоженная, а… Ужас в глазах. Все, видно, поняла с первого взгляда в окуляр микроскопа.
— Много?
— Саша…
— Я тебя спрашиваю: много у него в крови этой зеленой дряни?
Губы трясутся… Перепугана, конечно. Да, увидеть такое под микроскопом…
— Ладно. Потом обсудим. У нас есть прибор для переливания крови?
— Откуда? — Шепотом. Никак не справится с голосом.
— Где можно достать такой прибор?
— Там же, на «скорой». — Голос немного окреп — Саша…
— Потом, не мешай.
Отозвалась «скорая».
— Вы слушаете?
— Да, да.
— У нас нет столько крови. Станция переливания…
— Когда?
— Обещали расконсервировать минут через пятнадцать.
Да еще минимум пятнадцать-двадцать минут будут везти к нам. Полчаса как минимум. Кому она нужна будет, их расконсервированная кровь? А может, он выдержит и этот приступ?
— Повторите вашу фамилию и должность.
— Стишов, начальник лаборатории медико-биологических исследований.
— Фамилия пострадавшего?
— Куницын. Врач Куницын.
Секундная пауза.
— Я не ослышалась? Михаил Иванович Куницын?
— Да, да, ваш Куницын! Ваш, понимаете?
Опять короткая пауза.
— Выезжаем. Кровь привезем следующей машиной.
Я опустил телефонную трубку на место.
— Тая, у Михаила не ацидоз. Он заразил себя зооксантеллой.
— Как? Что ты сказал?
А о Хлебникове я и не подумал. Но он тоже должен знать всю правду. Обязан.
— Это не ацидоз, Гриша. Куницын экспериментировал… — Язык не поворачивается сказать, с чем и как — он экспериментировал. «На лабораторных животных… уже проверен и доказан…» Доказан! — Надо немедленно заменить у него кровь. Всю заменить.
В ту минуту, разговаривая со «скорой», а потом, объясняя Хлебникову, что произошло в фитотроне — в общих чертах пока, без деталей, да и что я знал о деталях? — я словно отключился: забыл, что сам Куницын сейчас в тяжелом состоянии, что надо… нельзя от него отходить ни на минуту. Я только помнил, что должен любой ценой найти для него свежую кровь. Это главное. Все остальное, включая и самого Куницына, на эти минуты ушло куда-то на второй план. А может, и сам Хлебников помог мне Михаила «отодвинуть» в глубь сознания — как клещ впился, узнав, что в несчастье не виновата ни гермокамера, ни методика эксперимента. Но Тая-то помнила о больном. О Куницыне. И, услышав от меня, что все решают считанные пятнадцать-двадцать минут, она побежала в бокс.
Ума не могу приложить, как же я забыл о нем!.. Нет, не забыл, а «отодвинул» куда-то в глубь сознания…
— Где он? — прибежала Тая. — Его в боксе нет!
— Как нет?!
Но вот следом за Таей из бокса прибежала и Мардер:
— Куницын там был? Но тогда где он есть?
Эти двадцать метров до бокса мне показались двадцатью километрами. Пустая, примятая кровать. Но он только что был здесь! Он же отлично знает, что ему из бокса выходить запрещено категорически. Он не мог никуда отсюда уйти — не было у него для этого сил. Не было.
— Саша…
Я сообразил: он поднялся наверх, в лабораторию, — заканчивать спор со мной. Какой спор, о чем… Неоконченный, за чашкой кофе? Абсурдная, если разобраться, мысль. Но в ту минуту…