Прибывший фельдшер осмотрел раненого.
— Нужно везти в больницу. Без операции умрет.
— Будешь сопровождать, — распорядился председатель.
До совещания у Боровкова оставалось полтора часа. Шатров решил немного прогуляться по городу. Проходя мимо дома, где жила Галина Кузовлева, он вдруг повернул к ее воротам. Георгий сам не отдавал себе отчета в своих действиях. Просто ему захотелось еще раз поговорить с милой приятной женщиной. В тот вечер их беседа была сугубо официальной. Тогда он впервые обратил внимание на красоту артистки. Нет, ему и раньше приходилось видеть ее. Однако в заведении, где работала, она выглядела совсем другой. В чем была разница, Шатров понять не мог. Видимо, ее лицо сильно портила косметика. И еще — кафешантанные жесты и движения.
Теперь ему хотелось увидеть артистку в домашней обстановке.
Шатров был холост. На его жизненных перекрестках не так уж много встречалось женщин. Мешала природная застенчивость, да и времени не было для длительных ухаживаний. Провожая в тот вечер Галину Кузовлеву, Шатров робко взял ее под руку, ощутив в сердце предательское покалывание. При сильных волнениях давала себя знать давняя контузия.
— Вы, как гимназист, — засмеялась тогда артистка.
«Будешь тут им, когда ни дня ни ночи покоя», — с горечью подумал Шатров.
И вот ноги снова несли его к ней. Повертев щеколду, Георгий услышал злобный лай собаки. Прошло несколько минут.
— Кто? — спросил знакомый голос.
— Это я, Шатров, — ответил он.
— А, очень рада.
В проеме калитки появилась улыбающаяся Кузовлева. На плечи ее была накинута легкая шаль-паутинка.
— Я к вам... ненадолго, — сказал Шатров.
— Пожалуйста...
Георгию показалось, что в ее глазах мелькнула растерянность. «Стесняется, что ли, меня?» — подумал он, шагая за ней в дом.
— Только у меня, Георгий Иванович, не прибрано. Встала поздно.
В комнате, куда артистка завела Шатрова, все говорило о быте незамужней женщины. На комоде стоял трельяж, возле которого грудились флаконы с духами, коробки с пудрой, шкатулки. Всюду были вышивки, кружева, фотографии. Над кроватью висел гобелен, изображающий охоту на оленя.
— Садитесь, — пригласила Галина, пододвигая венский стул. — Хотите чаю?
— Нет, спасибо, я ненадолго. Вот пришел посмотреть, как вы живете.
— Да как живу? Одиноко, скучно. Работа — не в счет. Там я устаю.
— Хозяйка-то где?
— Уехала к сыну. Он у нее в губернском городе живет.
— А где ваши родные?
Галина вздохнула.
— Потеряла во время гражданской войны. Здесь вот зацепилась и живу.
— Вам бы учиться!
— Да вы что? Еле-еле на жизнь хватает.
— Тогда надо мужа богатого искать, — пошутил Шатров.
— Кто из порядочных мужчин возьмет трактирную певичку? А за плохого не хочется идти.
— Да, — неопределенно протянул Георгий и мысленно выругал себя: «Тянет тебя за язык. Женщине и так горько». Помолчав, спросил: — Когда вы, Галя, с Савичевой познакомились?
— Когда? Уже не помню точно. Как будто зимой прошлого года. Да, да. Она тогда нарядная пришла в «Париж» и сразу бросилась всем в глаза. Потом снова появилась. Как-то пригласила меня к своему столу. Тогда мы и познакомились.
— Она с мужем приходила?
— Все больше одна или с подругой.
— А кто ее подруга?
— Знаю, что зовут Раисой, а больше мне о ней ничего не известно. Да что-то ее уже не видно в «Париже».
— Бывали с Екатериной другие мужчины?
— Как-то неудобно сплетничать.
Галина отвечала немногословно, со слабой улыбкой. «Боится, — подумал он, — или устала. Работа у нее утомительная».
— Ну, а с Елизовым давно знакома Савичева?
— Не знаю...
«Пора идти», — решил наконец Шатров. Однако уходить ему не хотелось. В обществе красивой скромной женщины было хорошо, уютно.
Вставая, он вдруг заметил на подоконнике у края шторы пепельницу с окурком. «Так вот почему она сдержанна, — промелькнуло в голове у Шатрова. — У нее бывают мужчины». Что-то вроде ревности шевельнулось в его груди. Заметив его взгляд, Кузовлева зябко повела плечами, зевнула. Георгий стал прощаться, извиняясь за беспокойство.
Когда он ушел, из соседней комнаты недовольный мужской голос спросил:
— Кто там еще к тебе приходил?
Рассматривая себя в трельяж, Кузовлева лениво ответила:
— Шатров, мой дорогой, Шатров, заместитель начальника угрозыска.
— Что, втрескался?
— Не знаю... Может быть.
Глава семнадцатая
Боровков и Трегубов чувствовали, что обстановка накаляется, но у них еще не было цельного представления о размахе событий. Суммируя отрывистые сведения, они сделали вывод, что Луковин «петляет», старается запутать сотрудников милиции. Это требовалось ему для того, чтобы выиграть время, собрать, сгруппировать свои силы, а потом серией неожиданных ударов ошеломить город и уезд, дезорганизовать общественную жизнь, вызвать панику и скрыться.
По городу ползли самые различные слухи. Уверяли, что ночью на улицах появляются на ходулях люди в саванах. Они пугают запоздавших прохожих до обмороков, а затем грабят. Рассказывали о зарытых кладах, которые разыскивают теперь бывшие их хозяева. Кто-то настойчиво внушал обывателям мысль, что милиция будет арестовывать всех городских коммерсантов. В распространении сплетен чувствовалась опытная рука.
— Нутром чую: спешит Волкодав, — говорил Боровков Парфену. — Догадывается, что мы обкладываем его со всех сторон. Он здесь, в городе, это подтверждает и Лисин. А вот насчет Елизова я стал в последнее время сомневаться.
Они сидели в кабинете Парфена, в который уж раз перебирая все варианты ликвидации банды Луковица.
— Почему, Иван Федорович? — удивился Трегубов. — Его ж видела артистка из варьете.
— Давай, Парфен, рассуждать так. Со дня убийства Савичева прошло без малого две недели. Где находилась в это время его жена Екатерина? В глубоком подполье? Сбежала? Так по крайней мере старались нас уверить. И вдруг она открыто появляется в библиотеке городского сада. Да еще с кем: с Елизовым! Тебе же известно, что после ареста Луковина он благополучно драпанул и до сих пор известий о нем у нас не было. Выходит, находился в уезде? Но Елизов не из тех мужиков, которые любят тихо сидеть, да еще так долго. И вдруг он выплескивается в такой момент, когда мы со всеми фонарями разыскиваем Волкодава. По телеграфу его вызвали, что ли? Поэтому у меня появилась мысль: уж не отводит ли сам Луковин нас от себя за счет своего друга? Дескать, ищите Елизова, а не Волкодава.
— Да-а-а, дела, — сказал Трегубов. — Значит, Елизов — легенда.
— Все возможно, Парфен.
— Выходит, артисточка... того?
— Что «того»? Предположение еще не истина. Я хотя и сомневаюсь в Елизове, но со счетов его не сбрасываю. Теперь, Парфен, насчет осведомителя. Лисин тоже подтверждает, что кто-то у нас работает на Волкодава. Наши с тобой подозрения пали на Гришина. Давай, будем его изолировать.
— Мы с Шатровым решили командировать его дней на десять в губернский город. Якобы для изучения опыта. Я уже звонил по этому поводу заместителю по кадрам.
— А что? Верно. Зови его сюда. Посмотрим, как он себя поведет.
Через несколько минут в кабинет Трегубова вошел седоватый плотный мужчина лет сорока пяти. Вытянув руки по швам, доложил о своем приходе. Это был Гришин.
— Роман Перфильевич, — обратился к нему начальник милиции. — Телефонограмма из губернского города пришла с распоряжением командировать тебя на десять дней для изучения опыта. Как ты смотришь на это?
— Да я только был. В апреле.
— Понимаю, — сказал Боровков. — Но это распоряжение заместителя по кадрам.
— Работы много, — пожал плечами Гришин. — Когда собираться?
— А вот сегодня и поезжай. Пятичасовым поездом.
— Есть, — ответил Гришин.
Четко повернувшись, он вышел из кабинета. Боровков с Трегубовым переглянулись. Покачав головой, начальник милиции сказал:
— Или выдержка у мужика великолепная, или мы ошибаемся. Сколько я ни перебирал в уме, больше никого подозревать, не могу. Впредь о самых секретных сведениях должны знать только я, ты и Шатров. Что-то я тебе еще хотел сказать? Да, вот что! Надо будет проследить за Гришиным. Пошли своего агента. Ну, Рубахина, что ли. Он молодой парень, шустрый. Пусть сопроводит Гришина.