Так Федорыч и сделал. Он включил плитку, пробрался к распределительному щиту и повернул рукоятку рубильника...
А Игоря Витальевича разбудил звон бьющейся посуды. Звуки доносились из соседней комнаты.
— Воры! — пронеслась беспокойная мысль.
Одинцов шевельнулся, намереваясь вскочить на ноги, и вдруг почувствовал, что неудержимо скользит к краю кровати. Через мгновение он уже лежал на полу.
Подняться Игорю Витальевичу не удалось. Сколько он ни извивался, пытаясь опереться о пол ладонями, руки скользили по паркету, словно по льду, и Одинцов вновь и вновь оказывался в лежачем положении.
— Да что же это такое! — отчаялся он. — Ведь не сплю же я в конце-то концов?
В том, что происходящее не сон, Игорь Витальевич убедился, крепко стукнувшись головой о ножку кровати. Он тотчас оставил попытки подняться, расположился поудобнее на спине и затих, растерянно шаря взглядом по потолку.
Грохот в соседней комнате понемногу прекратился. В наступившей тишине Одинцов услышал какой-то подозрительный шелест. Он поднял голову и обмер.
Прямо на него двигался платяной шкаф. Дверцы его были распахнуты, и с потолка падало белье. Вытянув рукава, белоснежные сорочки медленно скользили по полу к Игорю Витальевичу, словно намереваясь заключить его в свои нейлоновые объятия. Кровать развернулась поперек спальни; не отставая от нее, похожий на огромный розовый цветок, степенно плыл торшер. Было в этой картине что-то завораживающее, и Одинцов оцепенело наблюдал за ожившей вдруг мебелью.
Шкаф между тем коснулся согнутой ноги Игоря Витальевича. Тот судорожно брыкнулся. От толчка шкаф замедлил движение, а Одинцов, словно по ледяной дорожке, выскользнул в соседнюю комнату.
Там царил полнейший разгром. Все, что находилось на столе, тумбочке, подоконнике, упало. Цветной телевизор слепо таращился на Игоря Витальевича разбитым экраном. Японский сервиз — семейная гордость — вывалился из открытого серванта и превратился в жалкую кучку фарфорового хлама. Разноцветными стекляшками стали хрустальные вазы. Из книжного шкафа выпали все книги и рукописи Одинцова. Все это сгрудилось в углу комнаты, представляя собой адскую смесь разнокалиберных обломков. Не пострадал лишь телефон, да и то только потому, что стоял на полу. Отъехав на длину шнура, он при появлении Одинцова истошно зазвонил. Игорь Витальевич оттолкнулся от поверженного телевизора и подъехал к аппарату. С трудом зажав в ладонях выскальзывающую трубку, он услышал плачущий голос Федорыча:
— Батюшки мои! Да что же это делается-то? Конец света пришел! Игорь Витальевич, родной ты мой, вызволи меня отсюда, Христа ради! Смертушка, видно, моя на пороге...
— Федорыч, что с тобой? — закричал перепуганный Одинцов.
— Да ить только плитку зажечь хотел! Рубильник включил, оно и началося. Ах, грехи мои тяжкие! Говорила мне, Прасковья...
Что говорила Федорычу мудрая Прасковья, осталось невыясненным. В трубке что-то загрохотало, звякнуло и все смолкло. И сколько ни крутил Игорь Витальевич диск телефона, ответом ему была мертвая тишина.
Одинцов распластался на полу и постарался осмыслить происходящее. Он не сомневался в том, что рубильник включен именно в экспериментальной лаборатории, за Федорычем и раньше замечались подобные вольности. Значит, пришла в действие установка для исследования трения. Поток частиц облучил брусок германия, и трение между ним и подложкой исчезло.
— Упало до минимума, — поправил себя Игорь Витальевич. — Ну и что? Как связать то, что произошло в лаборатории, с этим погромом? Связь несомненно есть. Но какая? Попробуем сначала... Включен рубильник. Трение между образцом и подложкой уменьшилось, почти исчезло. Трение исчезло...
Игорь Витальевич несколько раз вслух повторил последние слова и от невероятной догадки внезапно почувствовал, как по спине побежали мурашки.
— Нет, это невозможно, — сказал он громко. — Не бывает такого. У меня в квартире нет трения?! Чепуха!
Но как ни старался Одинцов найти иное объяснение случившемуся, он в конце концов капитулировал перед очевидным: брусок германия, подвергнутый в лаборатории бомбардировке атомами гелия, в ответ породил мощное ответное поле, которое почти уничтожило трение. В том числе и здесь, в квартире Одинцова, — ведь только отсутствием трения можно было объяснить падение предметов и самопроизвольное перемещение мебели. Ни одна поверхность, будь то пол или крышка стола, не может быть идеально ровной, она непременно имеет наклон. По этому-то наклону и устремился японский сервиз стоимостью в тысячу с лишним...
— И цветной телевизор за восемьсот, — вздохнул Игорь Витальевич. — Ох, и попадет мне от жены!
Он прикинул расстояние от института до квартиры, представил, что сейчас творится в окрестных домах, вспомнил истошный крик Федорыча и понял, что установку надо выключить. И чем скорее, тем лучше.
Одинцов стал одеваться. Это было мукой! Туфли он кое-как надел, загнав их между шкафом и письменным столом, но брюки ему не дались: пуговицы как живые выскальзывали из пальцев. Пришлось довольствоваться трико. Рубашку Игорь Витальевич надевать не стал. — Лето, жара, — малодушно подумал он. Наконец, сборы были закончены. Игорь Витальевич бросил прощальный взгляд на разгромленную квартиру и, промучавшись четверть часа с замком, решительно выехал за дверь. По ступенькам он съезжал сидя, судорожно цепляясь за перила, но перед самым выходом все же едва не скатился в черную пропасть подвала. Он со страхом посмотрел в темноту — оттуда бы ему не выбраться...
Игорь Витальевич осторожно выглянул из подъезда: по улице текла мусорная река. Чего тут только не было! Кирпичи, обломки досок, клочья бумаги, всевозможные железки, битое стекло, камни — все это величаво двигалось под уклон и исчезало за поворотом. Людей на улице не было. Очевидно, жители городка еще не успели прийти в себя и отсиживались по домам.
На ноги Игорь Витальевич подняться не рискнул. Он наклонил туловище к коленям, чтобы не перетянуло на спину, и выехал на середину дороги.
Вставало солнце. С Волги веял прохладный ветерок, весело щебетали птахи, и настроение у Одинцова понемногу улучшилось.
— Стоит ли горевать? — думал он, отпихивая ногой слишком уж назойливый ящик. — И черт с ним, с сервизом... Совершено одно из величайших открытий века!
Нет, тщеславным человеком, а тем более карьеристом Игорь Витальевич не был. Удачам коллег он радовался, как своим собственным, и никто не мог утверждать, что его поздравления на банкетах, посвященных защитам докторских диссертаций, звучали фальшиво. Но кто бы на месте Одинцова не почувствовал гордость за себя? Кому не лестно было бы прочитать в газетах бьющие в глаза заголовки: «Триумф советской науки!», «Замечательное открытие советского ученого!» Приятно? Безусловно.
Игорь Витальевич замечтался. Он не заметил, как проехал мимо института и опомнился, лишь когда его качнуло на выбоине, словно на волне, и увлекло в боковую улочку.
Одинцов забеспокоился. Надо было немедленно возвращаться. Но как? Дорога, как назло, была без ухабов и рытвин, зацепиться было абсолютно не за что.
Тревожные раздумья Игоря Витальевича прервал собачий визг. Метрах в двадцати впереди него из подворотни деревянного одноэтажного домика выплыла кудлатая тощая дворняжка. Увидев Одинцова, она завизжала еще отчаяннее, попыталась вскочить, но тут же снова бухнулась на землю.
Они проехали еще метров пятьдесят, и Игорь Витальевич услышал прямо по курсу непонятный шум. Он осторожно приподнялся, стараясь разглядеть, что там такое.
Впереди была стройка. Котлован, рытье которого продолжалось третий год, поражал своими размерами. Впрочем, испугал Одинцова не сам по себе факт непомерно затянувшегося строительства. Похолодев, Игорь Витальевич увидел, что котлован почти доверху наполнен мусором, и именно туда впадает улочка-река, по которой он плывет.
В трансе Одинцов проследил, как исчезла в недрах котлована бетонная плита, как мерно колыхнулась поверхность чудовищного болота, как обреченно закивала стрела подъемного крана, похожая на хобот утонувшего в трясине мамонта. И только когда достиг высокой ноты и внезапно оборвался собачий визг, Игорь Витальевич очнулся от столбняка. Он перевернулся на живот и судорожно заскреб ногтями по асфальту.