Степан читал:
— «Доискались способов производства булата. После смерти сталевара Николая Швецова булат стал варить его сын Павел. В Златоусте и теперь еще есть люди, которые варили булат в тиглях по способу П. П. Аносова. На заводе работает старшим инженером в отделе технического контроля Петр Георгиевич Бояршинов. В начале этого века он плавил сталь в смену со Швецовым-сыном, Павлом. Бояршинову привелось варить сталь и железо всеми способами, которые известны мировой технике, — в крицах, в тиглях, пудлингованием, в мартеновских и электрических печах. В Златоусте до сих пор есть старики, которые знают старые секреты выплавки стали и крепко их держатся».
— Читай, читай! — нетерпеливо требовал отец. И подсел ближе к столу, навострив уши. И Степан поднес к глазам новую вырезку зачитанной, затасканной газеты.
— «Перед наукой двадцатого века встала одна из самых удивительных загадок природы: загадка ядерных сил. В самом деле: каким образом упакованы в атомном ядре протоны и нейтроны? Огромная и таинственная сила удерживает их друг подле друга. Но что это за сила? — над этим пока безрезультатно ломают головы крупнейшие теоретики мира. Ясно только, что это не ньютоновская сила тяготения и, конечно, не кулоновское электрическое притяжение: ведь нейтрон нейтрален! А протоны, казалось бы, должны отталкиваться друг от друга с огромной силой! Было выдвинуто предположение, что новая частица — мезотрон — и является, посредником между протоном и нейтроном: специальное назначение ее — осуществлять обмен энергией между ними. Но это была всего-навсего гипотеза, которая оказалась весьма спорной.
Итак, состав космических лучей становился все разнообразнее и разнообразнее. Перед началом второй мировой войны насчитывалось уже примерно десять элементарных частиц, различающихся зарядом, массой, спином — так ученые именуют величину, характеризующую собственное вращение частицы вокруг своей оси. Физики все больше и больше запутывались в этих дебрях элементарных частиц. Картина строения вещества только усложнялась, вместо того, чтобы становиться яснее.
Не были ли эти открытия всего-навсего первыми крупицами истины? Напрашивалась мысль: нужно найти какое-то новое, решающее объяснение строения вещества. Наука жаждала фундаментального открытия, которое дало бы настоящий ключ к микромиру, ключ к тайне строения вещества.
И открытие это было сделано советскими физиками».
— «Было сделано советскими физиками», — передразнил сына Дементий Максимович, когда тот остановился, чтобы перевести дыхание. — Всё — от всевышнего, Степа. Всё — от него! Ежели и добились антихристы чего, — то с помощью бога. И только так! Всё к нам пришло от бога и взято будет им. Знамо: антихрист будет властвовать на земле до самого дня явления на землю царя славы, до самого дня судного. Так, Степа, учат нас отцы церкви. Этим учениям и внимай. Тут вот насчет нашего жития шибко хорошо сказано: «Имея пропитание и одежду, будем довольны тем…» Ну? А к чему человеку нейтроны да протоны? К земной да к человеческой природе тянуться надо, а чё это большевички в небеса ладят устремиться? В небесах — всевышний. Рази допустит он их!
И он стал читать, странно растягивая слова: «Ежели будет вред, то отдай душу за душу. Глаз — за глаз, зуб — за зуб, рука — за руку, ногу — за ногу, обожжение — за обожжение, ушиб — за ушиб».
— Вот какие учения нужны людям! Я всю жизнь таким был: за мной ништо не пропало. Не знал учений священных, а как по писаному жил.
Начитавшись библии, утром следующего дня Степан сладко потягивался и говорил:
— Дивные сны стали сниться. То-то хорошо!
Отец выжидающе смотрел на него.
— Какие такие? Поди опять бабы?
— Бабы, бабы! Всемером насели на меня, и каждая норовит к себе утянуть. Все — в атласе да в шелках, золотом обвешаны. Ну, городские и весь сказ. Гляну на одну, на другую — хороши дамочки! А одна, восьмая, в стороне стоит и глазами тоже на меня зыркает. И ничего на ней лишнего, ни шелков, ни золота. И тут слышу, кто-то в самое мое ухо: «Не гляди на золото, гляди на телеса». Обернулся, а позади — угодник святой с посохом в руках. Спрашиваю: «Кто ты таков и что тебе за нужда совать свой нос под чужие ворота?» А он ничуть не обиделся, отвечает: «Я — главный бог всех богов, зовут меня Саваофом. С этих всех баб, вот увидишь, я обснимаю все украшения и все одежды, и будут они ходить по городу в чем родились. Пусть не ходят величавой поступью, поднявши шеи свои, не гремят цепочками. А эту, восьмую, не трону. Прибери ее к своим рукам и делай с нею что знаешь».
И стал он раздевать этих девок у всего народа на глазах. И я помогал ему — одежду в кучу складывал, Ну, раздел он их и всех к себе в гарем повел, и я — за ним. Тут он как обернется да как закричит: «Иди к восьмой, сказано было! Этих сам опробую…»
Старик не удержался, вскочил и ногами затопал, глазами засверкал.
— Замолчь, богохульник! А ишо святое писание читаешь. Да рази можно на господа бога поклеп несть?!
— Это и не поклеп, — простодушно сообщил Степан и раскрыл библию. — Слушай и вывод делай. У святых тоже дело насчет потомства нечисто поставлено. Сам посуди: откуда херувимы берутся?
Степан устроился на топчане поудобнее и стал читать: «И сказал господь: за то, что дочери Сиона надменны и ходят поднявши шею и обольщая взорами, и выступают величавою поступью и гремят цепочками на ногах, — оголит господь темя дочерей Сиона и обнажит господь срамоту их.
В тот день отнимет господь красивые цепочки и звездочки и луночки, серьги и ожерелья и опахала, увясла и запястья и пояса, и сосудцы с духами и привески волшебные, перстни и кольца в носу, верхнюю одежду и нижнюю, и платки и кошельки, светлые тонкие епанчи и повязки и покрывала. И будет вместо благовония зловоние, и вместо пояса будет веревка, и вместо завитых волос — плешь, и вместо широкой епанчи — узкое вретище, вместо красоты — клеймо.
Мужи их падут на войне от меча и храбрые их — на войне.
И ухватятся семь женщин за одного мужчину в тот день (в день гнева господня) и скажут: «Свой хлеб будем есть и свою одежду будем носить, только пусть будем называться твоим именем, — сними с нас позор…»
Степан не дочитал, зашелся безудержным смехом.
Старик рассердился:
— Чего глумишься над святым писанием? Чего зубы моешь?
— А то ржу, — представил себе, как бог Саваоф по улицам ходит, раздевает да обирает баб. Веселое житье!
Глава восемнадцатая
На задворках Крутояр стояла третья послевоенная осень. Неспешно раздевались деревья, опавшие листья накрепко пришивал дождь к набухшей от избытка влаги земле. На полях густой зеленой щетиной всходили озими. С каждым днем все больше и больше выстужались солнце и земля. Над гнилым Кузяшкиным болотом снова воцарились мрак и безмолвие.
В жизни затворников не произошло никаких изменений, разве что дрова теперь они заготовляли значительно дальше от своего логова. Все так же пилили сухостой, но теперь разделывали его на метровник и стаскивали под навес к убежищу.
Казалось, ко всему привыкли затворники, со всеми неудобствами смирились, притерлись, и не страшен был им приход очередной зимы.
Когда Кузяшкино болото до краев наполнили осенние дожди, старик решил поставить дополнительные опоры под перекладиной навеса. Столбы выпилили из сырой пихты — тяжеленные в два обхвата кругляки. При спуске кряжей в лог Дементий Максимович подвернул себе ногу и сломал ключицу. Когда с трудом поднялся с земли с помощью Степана, рука его висела плетью. Установку опор отложили до лучших времен.
Всю зиму старик провалялся в землянке, проклинал себя за неувертливость и за то, что без усердия приносил свои поклоны господу богу. Особенно долгое время его беспокоила ключица, срослась, но беспокоить не переставала. Замкнулся он и отяжелел.
Замкнулся и Степан, словно подменили его. На прежнем месте лежали отточенные стамески и ножи, заготовки для новых поделок, но он даже не смотрел на них. Единственную книгу его в приступе гнева отец швырнул в огонь. Длинными зимними вечерами теперь Степан нет-нет да что-то царапал карандашом на клочках бересты. Царапал и бросал в печь.