«А если все-таки убийство? Справлюсь. У всех наших когда-то было первое расследованное убийство. И я ничем других не хуже». Изловчился, заглянул в водительское зеркальце, подмигнул себе: «Ничуть не хуже».
Тяжелая винтовочная пуля пробила тело Гурьева насквозь, перебила эфес офицерской шашки и легко, как оторвавшаяся пуговица, упала на дорогу. Нашел ее Вася. «Вот, — передал он пулю Кирпичникову, — еще теплая была. Я там, где ее нашел, булыжник положил». Место, куда упало тело Гурьева, тоже было обозначено, даже контур обведен, и эксперт, измерив рулеткой расстояние, согласился, что найденная Васей пуля скорее всего — та самая. Стреляли в Гурьева со стороны холма — это эксперт утверждал категорически. Герасим Кирпичников на всякий случай сходил на вершину и убедился: из-за спин разъезда стрелять не могли, слишком круты склоны холма, а на вершине находились — это видела вся съемочная группа — только шесть актеров. Между ними и Гурьевым никого не было. Значит убийца — один из шестерых.
— Товарищ Кирпичников, а почему вы все-таки исключаете несчастный случай? — режиссеру Федорчуку жаль было Гурьева — неплохого мужика и артиста, и он никак не мог забыть, как ругал Константина, уже мертвого, но он продолжал надеяться, что убийства не было. Не потому, что боялся возможных для себя последствий. Не хотелось думать, что среди актеров — негодяй, убивший товарища.
— Товарищ Федорчук, — с режиссерской же интонацией ответил Герасим, — вы ведь умный человек.
— Умный, — согласился режиссер, — но вы-то откуда это знаете?
— А я фильмы ваши видел. Допускаю, что фильм может быть глупее своего режиссера, но вот умнее…
— Комплимент мне приятен, но это не ответ.
— Михаил Михайлович, как я выяснял, актеры у вас сами заряжают оружие перед съемками. Спутать холостой патрон с боевым мудрено даже человеку невоенному. А все шестеро в армии отслужили, — такие объяснения не входят в задачу следователя прокуратуры, и Кирпичников задумался, как бы сказать это помягче — режиссер Федорчук был старше его ровно в два раза (Кирпичников читал недавно в «Искусстве кино» поздравление Федорчуку с пятидесятилетием). — Говорю это вам потому, что убийца все равно знает, что несчастным случаем здесь не пахнет.
— Понял, — пошевелил массивной челюстью режиссер, — впредь вопросов постараюсь не задавать, на ваши же отвечать как можно обстоятельнее.
— Чудненько, — ответил Кирпичников и увидел, как покорежило режиссера от этого легкомысленного слова, сказанного в домике, где лежал труп убитого человека. Цинизм, особенно цинизм профессиональный, всегда был противен Герасиму. Слово «чудненько» вырвалось у него случайно, но он честно занес его в мысленный реестр своих ошибок — чтобы никогда больше не повторять.
— Извините, Михаил Михайлович. В дороге подрастрясло, несу бог весть что.
— Пожалуйста-пожалуйста, — торопливо ответил Федорчук, отметив про себя, что следователь, кажется, парень неплохой, разве что нервный немножко — режиссер уловил, как непроизвольно бегали по столу длинные руки Герасима.
Итак: Карабанов Роберт Иванович, тридцати двух лет, Легастых Сергей Петрович, двадцати восьми лет, Дружнов Павел Семенович, двадцати четырех лет, Синюшин Владимир Андреевич, двадцати семи лет, Никитин Виктор Андреевич, двадцати пяти лет, Потапов Юрий Степанович, сорока одного года. Герасим выписал эти шесть фамилий и пронумеровал. Один из них заранее — может, еще год назад, когда стало ясно, кто какую роль играет, — добыл винтовочный патрон, продумал все, выбрал время и место и — выстрелил. Карабанова, пожалуй, можно вычеркнуть — у него был одиннадцатимиллиметровый «Смит-Вессон», а Гурьев убит винтовочной пулей — эксперт за это ручается. Значит, остается пятеро. Герасим взял карандаш, хотел вычеркнуть Карабанова, но потом передумал, и только поставил против его фамилии жирный минус.
В избу вошел эксперт, принес завернутые в платочный чехол карабины: «Какой-то из них».
— Сегодня же отправим их в город, там определят, из какого ствола вышла пуля, и… — Кирпичникову показалось, что дело уже завершено. Надо только не допустить бегства преступника.
— И — что? Думаешь, поймал? — эксперт говорил тяжело, он был немолод уже, а пять карабинов — груз хоть и не очень увесистый, зато неудобный. — Вот ведь какая ерунда. Неясно, какая винтовка у кого в руках была. Не регистрируют они этого. — Эксперт не возмущался, а только досадовал на чужую безалаберность. Он-то знал, как сократилось бы число преступлений, если бы все делали свою работу честно.
Кирпичников посмотрел на ходики с мятым жестяным циферблатом, суматошно мотавшие маятником на передней стене, сравнил со своей «Славой»; удивился — ходики шли точно, и сказал эксперту:
— Вы, Вадим Николаевич, закончили? Тогда посидите со мной — сейчас сюда придет эта «великолепная шестерка».
— Не боишься, что придут не все? — эксперт опустился на лавку, расшнуровал полуботинки и вытянул ноги.
— Не боюсь. Зачем убийце себя выдавать? Если он на такое пошел, значит уверен — под него не подкопаешься. Придет. — Подумал немного и повторил увереннее: — Придет.
Первым признал свое оружие Павел Дружнов. Герасим долго вспоминал, где они встречались — лицо Дружнова было ему знакомо — пока тот, поправляя прическу, не отогнал волосы назад. Мальчишкой Герасим смотрел фильм про школьников, и Дружнов играл там роль нехорошего ябеды-отличника. Маленький толстячок в детстве, он стал стройным мужчиной если и не высокого, то во всяком случае хорошего роста. И лопоухость исчезла. А выражение лица осталось прежним: честно-добрым. Герасим помнил, что и в том давнем фильме ненатуральнее всего выглядели эпизоды, где отличник — герой Паши Дружнова — делал пакости. Не вязались плохие поступки с его добрым лицом. Только было это на экране и много лет назад.
Павел подошел к столу, на котором были разложены карабины, взял — грамотно, за цевье — лежащий посередине и поднял его дулом вверх: «Этот».
— Точно этот? — переспросил стоящий у него за спиной Никитин. Герасим видел его в нескольких комедиях, ему нравилась игра этого актера, но фамилию его он никак не мог запомнить.
— Этот, — Дружнов ткнул пальцем в царапину на ложе.
— Тогда мой, — Никитин вышел вперед, наклонился над столом, — мой… — он открыл затвор у одного карабина, у другого, — вот этот.
В жизни Никитин выглядел совсем иначе, чем в фильмах. В трех ролях из четырех или пяти, виденных Герасимом, Никитин играл людей по натуре положительных, но в одном фильме — по мягкости характера, в другом — ради любимой женщины, в третьем — из трусости делающих разные неприятные вещи. Герасим удивился, что у Виктора Никитина вовсе не покатые, а широкие твердые плечи, и лицо очень правильное, собранное, лицо умного человека, умеющего управлять своими эмоциями.
— А как вы определили? — заинтересовался Герасим.
— Так здесь всего два чурбана, — пояснил Никитин, — один ему достался, другой мне.
Дружнов, видя, что следователь не понял, продолжил:
— Эти два предмета, — он покачал своим карабином, затем кивнул на карабин Никитина, — не оружие. Видимость одна. В них бойков нет. Мы с Витюшей на последнюю съемку подзадержались, нам и пришлось с этими дубинками таскаться.
Герасим осмотрел карабины, передал их эксперту. Тот тоже осмотрел, даже пальцем ощупал затворную раму и подтвердил: из такого оружия выстрелить нельзя.
Герасим порадовался про себя. Круг сужался — это во-первых. Вторая причина не была серьезной: Дружнова и Никитина Герасим знал хотя бы внешне. Лица оставшихся троих были ему незнакомы. Для следствия это, конечно, безразлично, но чисто по-человечески так Герасиму было легче.
Вдоль стола несколько раз прошелся крепыш с лицом записного злодея: сросшиеся космы бровей, маленькие глазки, выдвинутая вперед челюсть. Герасим слышал, как его назвали Сережей, и, заглянув в блокнот, вывел: Легастых. Других Сергеев в списке не было.