Матюхин подхватил соскользнувший кусок хлеба, принял от ребят чай, сунул кружки в руки Арчева. Тот резко обернулся к развалившемуся на постели Козырю, приказал взглядом, слегка мотнув головой назад: смотри!
— Видел остячонка? — быстрым шепотом спросил Арчев, когда дверь захлопнулась.
— Остячат, — поправил Козырь. — Двое же их.
— Запомни того, что постарше. Он нам может понадобиться.
— Запомню, — Козырь кивнул. — Я эту рожу видел уже. Около трапа. — Взял протянутую ему кружку и хлеб. Покрутил ломтик. — Ну и пайка! Самое то, чтобы копыта отбросить… А зачем остячонок-то?
— Там увидим… — Арчев сел на кровать, сгорбился. — Как думаешь, не слышно будет, когда начнем?.. — повел глазами на оконную решетку.
— Не боись, здесь глухо, как в одиночке, — Козырь, отхлебнув кипяток, сморщился. — Да и ширкать-то будем в лад этой тарахтелке. Во, старается, дура! — Каюту заполнял громкий, толчками наплывающий снизу и сбоку шум машины. — Под такую музыку не только пилками, динамитом работать можно… — Он, чавкая, в два укуса расправился с хлебом, допил чай. Отер ладонью губы, опрокинулся на постель и, поигрывая пустой кружкой, уставился на свечной огарок в фонаре над дверью. — Уйти-то, может, и уйдем, — протянул задумчиво. — А дальше какой расклад?
— Я же сказал, выдам тебе вознаграждение и… живи — не хочу! — отозвался Арчев. — Хороший куш отхватишь, верь слову офицера и дворянина!
Козырь сложил трубочкой губы, поразмышлял.
— Чует мое сердце, бортанете вы меня. А потом за кордон.
— Я? За границу? — Арчев всем видом своим изобразил возмущение. — Что я там, на чужбине, не видел? Что там оставил? Я русский! Русский патриот! Мне без России жизни нет! — И гулко постучал кулаком по груди. — Россия для меня все!
Козырь, озадаченный таким неожиданным взрывом чувств, всмотрелся в лицо командира: не дурачит ли?
— Нет, никуда я из России не поеду! — твердо заверил Арчев. И мечтательно пообещал: — Переберемся мы с тобой в центральные губернии, где нас никто не знает. Откроем свое дело. Торговый дом, например. «Арчев и Козырь»! Звучит?
— «Арчев и Шмякин», — поправил Козырь. И тут же улыбка его превратилась в желчную ухмылку. — Как же… откроем! Так и позволят нам Совдепы торговать.
— Эх, Козырь, Козырь, не следишь ты за жизнью, — снисходительно посожалел Арчев, скобля ногтями щетину под подбородком. — Наступает свобода предпринимательства, свобода личной инициативы. Большевики сдались, ясно? — Запахнулся в шинель, откинулся к стене. Светлые глаза его смотрели зло. — Оставили себе заводы, шахты, железные дороги — что потяжелей. А все остальное, что полегче, — деловым людям на откуп: пользуйтесь! Производите, торгуйте — живите!
— Да слыхал я про этот нэп, — Козырь пренебрежительно поморщился. — На тупарей доверчивых рассчитано. Только раскроют фраера свои капиталы, как комиссары их — р-раз! — и прихлопнут!
— Ну нет, коммунистам верить можно, — возразил Арчев. — Если уж они сказали…
Но договорить не успел. Скрежетнул замок, дверь открылась:
— Посуду! — потребовал, появившись на пороге, Матюхин и нетерпеливо поманил к себе пальцем Козыря. А когда тот, сорвавшись с постели, отдал и свою, и арчевскую кружки, пожелал с нескрываемым удовольствием: — Беспокойной вам ночи, господа! Пусть приснится трибунал! — Вытянулся на цыпочках, снял с крючка над дверью фонарь. — Отбой!
— Э, э, ты, ухарь, — Козырь попытался ухватить чоновца за рукав. — Ты чего делаешь, жлоб? Порядков тюремных не знаешь? Свет — положено…
— Не лапай! — Матюхин стукнул кружками по его руке. — Свечку еще на вас, контриков, изводить?.. Вот вам свет, — показал на белое от лунного сияния окно с четкими квадратами решетки. — Спать! Отбой!
И, выйдя, громко бухнул дверью. Опять скрежетнул замок.
— Ну, гад, потолкуем на воле, — зашипел Козырь, помахивая ушибленной рукой. — Встретимся еще, тварина пролетарская!
Прошел сквозь прозрачный, косо упавший на пол лунный свет, рухнул на койку.
— Когда рванем-то? — спросил глухо.
— Надо подойти поближе к городу… Я скажу когда, — Арчев не спеша разделся, развесил аккуратно одежду на спинке кровати. Забрался под одеяло, лег на спину, уставился в потолок.
Козырь раздеваться не стал. Не поднимаясь с постели, поочередно упираясь носками в пятки, скинул со стуком сапоги, стряхнул портянки. Густой запашище разлился по каюте. Арчев заворочался, натянул до глаз одеяло.
— Не, торговый дом мне не в жилу, — решил вдруг Козырь. — Приказчики воровать начнут, надо будет морды кулаком полировать — хлопотно, морока. Вот портерную я бы купил. Самую шикарную. Портерная — фартовое, козырное дело. Пиво рекой, раки, соленый горошек, сухарики, вобла, бильярдная. Накурено невпроворот. Мамзели крашеные, расфуфыренные хихикают, повизгивают, к клиентам липнут: «Красавчик, поднеси лафитику». А в задней, потаенной от сыскарей, комнатуле… — Козырь аж застонал от удовольствия. — А в задней каморочке — для души: буби-черви, пики-трефы. Хочешь — в шестьдесят шесть или в двадцать одно, хочешь — в вист или покер. Ах ты, мать моя старушка, жизнь — малина, я садовник… Красота!