— Нет, так не годится. Надо отмачивать, — Люся сдернула с головы косынку, отерла ею вмиг покрывшееся потом лицо. — Это издевательство над раненым…
В дверь постучали. Антошка подскочил к двери, распахнул. Увидел бойца с ведром, чоновцев, а в просвете между ними — Арчева, который шел под конвоем в глубине коридора. Но на враге Антошка взгляд задерживать не стал — некогда! Схватил двумя руками дужку ведра и, приседая от тяжести, отворачивая от пара лицо, засеменил к койке Еремея.
Арчев тоже заметил мелькнувшего остячонка и хотел было остановиться, чтобы послушать, что говорят о здоровье внука Ефрема Сатарова чоновцы, но один конвоир уже открыл дверь в каюту капитана, другой несильно подтолкнул в спину.
Фролов на миг поднял глаза от бумаг, разложенных на столе, кивком показал на стул у стены.
Арчев сел, покосился на конвоиров, вставших слева и справа, забросил ногу на ногу. Обхватил сцепленными пальцами колено и скучающе посмотрел на чекиста, потом — насмешливо — на капитана, который, выпрямившись, поджав губы, сидел рядом с Фроловым.
— Арчев Евгений Дмитриевич, — потирая лоб, начал Фролов. — Родовой дворянин, князь, тридцати двух лет от роду… Если не ошибаюсь, предок ваш был вогульским князьком? — Поднял на пленного глаза.
— Что из того? — Арчев оскорбленно дернул верхней губой. — Моего пращура вывезли в первопрестольную еще при Алексее Михайловиче! Русский я, русский, и тем горжусь!
— Русский так русский, какая разница?.. О вогульских предках я спросил потому, что, возможно, у вас есть какой-то особый интерес к этой земле, а?.. Ладно, продолжим. Учились вы в первом Московском императрицы Екатерины Второй кадетском корпусе, затем окончили Александровское военное училище, служили в корпусе жандармов… Кстати, как это вы — князь! — и в охранку! Зачем?
— Затем, чтобы хамло в узде держать, в наморднике! — неожиданно вспылил Арчев. — Удовлетворены ответом?
— Что это вы взъярились? — Фролов откинулся на стуле, качнулся, поизучал пленника. — Понимаю. Наверно, не я один, а и люди вашего круга таким выбором были удивлены?.. — Опять нагнулся к столу, навалился на него грудью. — Не верю я вам. Думаю, что в жандармы подались, чтобы на фронт не попасть.
— Как вы смеете?! — Арчев стрельнул глазами на капитана, хотел вскочить, но конвоиры удержали за плечи. — Я награжден шашкой — почетным оружием «За храбрость»!
— Храбрость мясника, — презрительно бросил Фролов. — Шашку вы получили за рьяное участие в карательной экспедиции Астахова-младшего. За расстрелы безоружных. — Поднял голову, поглядел жестко, не мигая. — Теперь, в сущности, то же самое. Только шайка называется иначе.
— Но-но, па-а-апрошу без инсинуаций! — Арчев оскорбленно выпрямился. — И я, и мои соратники были и есть борцы за интересы крестьянства. Стоящие на политической платформе социалистов-революционеров!
— Та-а-ак! — Фролов сузил глаза. — Будучи жандармом, в четырнадцатом вы исповедывали октябризм. При Керенском стали кадетом и остались им при Колчаке, будучи главарем банды Иисуса-воителя. Теперь же, во время мятежа, возглавив свору палачей-боевиков, перекрасились в эсера? Где же ваша идейная убежденность? В чем она? — Тяжело засопел, ожидая ответа, но Арчев лишь презрительно поджал губы и уставился в угол. — И в роли октябриста, и в роли кадета, и в роли эсера вы пролили реки крови трудящихся. И еще смеете после этого называть себя защитником интересов крестьянства! — Громыхнул кулаком по столу так, что Арчев вздрогнул. — Вы и ваша свора омерзительны мне, — Фролов, успокаиваясь, собрал разлетевшиеся от удара листки бумаги. — Но я должен соблюсти формальности. Вы знаете, что губернский съезд Советов объявил двухнедельник добровольной явки мятежников. Поэтому, когда настигнем остатки вашей банды, а это произойдет не сегодня-завтра, вы в ультимативной форме напомните об амнистии своим головорезам. Дабы избежать напрасного кровопролития.
— Я?! — Арчев, изобразил величайшее изумление. Выдержал паузу. — Никогда! Пусть льется кровь. Ваша! — ткнул пальцем в сторону стола. — Чем больше, тем лучше!
— Ясно. Боитесь идти к своим живодерам, — Фролов, сдвинув вместе ладони, потер лицо. — Знаете, что подручные не простят, что вы сбежали от них… К слову, а почему вы сбежали? — Слегка развел пальцы, глянул пытливо. — Зачем это вам понадобилось стойбище Сатаров?
Арчев перестал выстукивать каблуком дробь.
— Я устал и больше разговаривать с вами не желаю. Прикажите меня увести! — потребовал утомленно.
— Я тоже не желаю с вами разговаривать, да приходится, — Фролов нагнулся, достал из-под стола серебряную статуэтку, поставил с легким стуком перед собой. — Скажите, откуда это у вас?
— Семейная реликвия, — Арчев искоса взглянул на фигурку. Зевнул, прикрывая рот ладонью. — Извините, очень спать хочется… — Улыбнулся виновато, но, наткнувшись на требовательный взгляд Фролова, пояснил как можно равнодушней: — Своего рода талисман. Вещица изящная, выполнена со вкусом… Да вам этого не понять.
— Отчего же, — Фролов взял статуэтку, покрутил так и этак, отчего тусклое серебро матово блеснуло в слабом свете керосиновой лампы. Всмотрелся в тонкие черты спокойно-строгого лица воинственной девы. — Античная работа. Вероятней всего, из греческих колоний Причерноморья. Уникальный экземпляр. Кто знает, возможно, даже уменьшенная копия утраченной Афины Фидия… — Бережно поставил статуэтку, склонил голову, любуясь. — А вот как понять, что вы, эстет, любитель изящного, и так истязали мальчика?
— Эстеты, любители изящного, всегда наказывали строптивое быдло, — Арчев, не отрывая взгляда от серебряной фигурки, криво усмехнулся. — Кнутом, батогами, шпицрутенами, розгами… Вспомните хотя бы «Записки охотника» или «После бала».
— Значит, мальчик был строптив? — Фролов наклонился к статуэтке, внимательно разглядывая копье Афины, даже пальцем легонько погладил его. — Чего же вы от него добивались? — Взглянул на Арчева. Подождал ответа, не дождался. — и опять опустил глаза. — Объясните, что означают эти зарубки на копье?.. Количество убитых медведей? — поднял вопросительный взгляд. — Не знаете?.. Надо будет у Еремея спросить, уж он-то наверняка знает. Второй вопрос… — вытянул из нагрудного кармана батистовый лоскут с вышитой картой. Положил на стол, разгладил ладонью.
— Я солгал, — Арчев вцепился в колени. — А лгать перед кем-нибудь, а особенно перед вами, считаю унизительным… — Кашлянул в кулак. — Статуэтку я действительно взял в стойбище Сатаров. Видимо, попала сюда, в Югру, еще в древности…
Фролов покивал: так, так, мол, продолжайте. Положил на стол пояс Ефрема-ики и, посматривая то на орнамент сумки-качина, то на карту Спирьки, спросил тусклым голосом:
— Объясните: для чего на вашей схеме нарисован родовой знак Сатаров? Может, между этим знаком, статуэткой и пыткой мальчика есть связь? А? — И опять внимательно взглянул на Арчева. — Ведь серебряная фигурка по-остяцки называется скорей всего «им вал най». А тамга Сатаров — «сорни най»… Что же вы хотели узнать у Еремея, а?
— Если так интересно, спросите у него, — Арчев уперся ладонями в колени, резко встал. — Больше отвечать не намерен.
Конвоиры вцепились ему в плечи, чтобы снова усадить, но Фролов слабо махнул рукой: отпустите, мол, оставьте в покое.
— Я и не собираюсь вас больше ни о чем спрашивать, — сказал брезгливо. — Теперь с вами будет разговаривать следователь… Уведите!
— Глаз с него не спускайте! — громко и неожиданно хрипло, от долгого молчания, судя по всему, попросил капитан. Добродушное лицо его было бледным и словно бы усохшим. — Этот тип, как я понял, тот еще шельма. Убежит, чего доброго!
Арчев, уже у двери, обернулся.
— Напрасно тревожитесь, — глядя в глаза капитана, сказал, кривя рот. — Пароход я не покину, даже если будете гнать. Доберусь с вами до города, а вот уж там-то…
— В тюрьму, — желчно уточнил капитан. — А оттуда… — поднял глаза к потолку, развел ладони.
— Что ж, на миру и смерть красна, — Арчев усмехнулся. — Если дело дойдет до такого финала, я ведь не один к стенке встану. Всех, кого знаю и не знаю, прихвачу с собой.
— Топай-топай, — конвоир подтолкнул его.
— Что это за «сорви лай» или как там? — Капитан облегченно выдохнул, расслабился, когда за пленником закрылась дверь. — Очень уж господин атаман встревожился, когда вы об этой самой «сорви лай» упомянули.
Фролов, поставив на колени мешок Арчева, выкладывал из него на стол содержимое: исподнее белье, толстую книгу «Историческое обозрение Сибири», собольи шкурки, чистые портянки, икону Георгия Победоносца, плоскую шкатулку из слоновой кости. Встряхнув мешок, высыпал десятка два патронов.
— «Сорни най?» — переспросил, думая о своем. — «Сорни» значит золотой, золотая. «Най» имеет два значения: огонь и молодая красивая женщина. Золотой огонь… — Поднял крышку шкатулки, из которой встопорщились фотографические снимки. — В местном пантеоне Сорни Най — добрая, веселая, юная богиня. — Взял двумя пальцами, словно боясь обжечься, верхнюю фотокарточку, принялся хмуро разглядывать ее.
— Красивая, молодая… Золотая, — задумчиво повторил капитан. — Золотая богиня… Золотая Баба? — Изумленно воззрился на Фролова.
Тот, отложивший в сторону фотографию и потянувшийся за следующей, не донес до шкатулки замершую над столом руку. Поднял взгляд на капитана, прищурил в раздумье левый глаз.