— Почему?
— Потому. Дай-ка пропуск.
С крошечной фотографии в пропуске глядело умное лицо немолодого человека… Лукашин Иван Семенович, начальник ЦЗЛ — центральной заводской лаборатории химфармзавода. Солидный человек, солидная должность. Что могло побудить его ранним утром оказаться в таком диком месте? Любовь? Страх? Корысть?
— Да-а, — сказал Фатеев, захлопывая пропуск. — Глухое дело.
Марвич с уважением посмотрел на него.
— И сразу ясно?
Фатеев помолчал, вытащил из нагрудного кармана рубашки пачку сигарет, щелкнул по донышку.
— Кури.
— Спасибо, не научился.
— Ты, Валерочка, который год в милиции?
— Второй.
— Так, так… Значит, для критики созрел, но ничего своего предложить не можешь. Стадия перехода. От восторга к критике и отрицанию основ. Следующий шаг — реальное понимание действительности.
— То есть?
— Все мы преодолеваем какой-то барьер. После института вдруг оказывается, что в жизни все не так, как учили, — грубее, жестче и… скучнее. И блеска в нашей работе нет, и удовлетворение от нее не часто получаешь, одно дело труднее другого, сверху нажимают, требуют соблюдать сроки — бежишь, бежишь, как марафонец, а конца не видно. Вот пройдет еще несколько лет, и поймешь… В общем, бывают дела неудобные, трудные, с ними приходится долго возиться, и не всегда добиваешься успеха. И это дело, как подсказывает мой горбом заработанный опыт, именно такое.
Марвич разозлился. Еще стояло перед глазами запрокинутое, застывшее в неподвижности бледное лицо Лукашина, еще не выветрился запах его крови, а тут уже как бы программируется вероятность безнаказанности. Конечно, такую возможность исключить нельзя, но когда чуть не погиб человек, разве можно рассуждать отвлеченно?..
— Извини, Володя, но это… Философия дешевого прагматика — вот что я могу сказать.
— У-тю-тю! — усмехнулся Фатеев, не обижаясь. Он взял Марвича под руку, и они пошли к стоявшей неподалеку машине. — Философом меня еще никто не обзывал, даже интересно… Прагматик — это кто? Жулик или порядочный человек?
— Отстань! — буркнул Марвич.
— Да ты не кипятись, тещенька, не кипятись. Что ж, мы искать не будем преступника, что ли? И старания все приложим, и ночами, может, спать не будем… Только… — Он остановился и посмотрел Марвичу в глаза. — Знаешь, бери это дело на себя. Под моим контролем, с моей помощью. С начальником отдела договоримся. И, честное слово, я первый пожму тебе руку, если все пойдет гладко.
Вмешался шедший сзади следователь прокуратуры:
— Правильно, пусть хлебнет наших щей полной ложкой. Не мешало бы и помочь мне в следствии. Отпуска, людей не хватает.
2
Кабинет подполковника Пряхина был похож на многие такие кабинеты — сейф, стол для заседаний, десятка полтора дешевых стульев, на стене большой портрет Дзержинского. Ощущение официальности отчасти смягчалось яркими красными, в оранжевых разводах шторами.
— Проходи, Валерий Сергеевич, садись, — сказал Пряхин, проводя ладонью по гладко выбритому затылку. Несмотря на жару, рубашка застегнута на все пуговицы, узел галстука строго посередине. — Тут вот какое дело получается: приходил Фатеев, предлагает дело с покушением на убийство, на Омской которое, оставить за тобой. Что ж, я не возражаю, хотя, конечно, выглядишь ты молодо… Усы отпустил бы, что ли. А то ведь со стороны граждан, поди, никакого доверия и даже внутреннее недовольство. Врачей и следователей все почему-то предпочитают постарше… Ограбление магазина на Пролетарской ты, молодец, хорошо раскрутил, кражу автомашины тоже. Говорят, правда, что больно деликатничаешь, но… Так что, если уверен, что потянешь, берись, если нет — скажи честно.
Марвич поднялся.
— Я постараюсь, товарищ подполковник. Когда приступить?
— Немедленно, — сказал Пряхин. — На три часа вы уже опоздали. О ходе розыска докладывать мне ежедневно.
Когда Марвич вышел, Пряхин долго еще сидел, тихонько насвистывая.
Не ошибся ли он, поручив очень непростое дело этому молодому лейтенанту? Странный парень. В его годы Пряхин был резче и, пожалуй, ярче. Да он бы на дыбы взвился от восторга, если бы ему предложили такое дело! Зубами бы в него вцепился. А этот какой-то тихий, застегнутый, азарта не чувствуется…
Вернувшись к себе в кабинет, Марвич поставил на стол потертый портфель Лукашина, открыл его и задумался. Вещи незримо отражают характер и привычки своих владельцев, надо только понять их молчаливый язык.
Судя по содержимому портфеля и по тому, как все уложено, Лукашин человек в высшей степени педантичный. Каждый предмет имел свое определенное место. В большом среднем отделении лежали книги, обернутые в прозрачную пленку, и там же в порыжелой от времени пластмассовой коробочке — два бутерброда, один с вареной колбасой, другой с сыром; в узком кармашке — заправленная черными чернилами авторучка с золотым пером; в боковом отделении — бумажник, начатый блокнот и перетянутая резинкой пухлая записная книжка, на первой странице которой каллиграфическим мелким почерком были выписаны фамилия, имя и отчество владельца, служебный и домашний телефоны, служебный телефон жены. Все предусмотрено на случай потери.
Надо было позвонить жене Лукашина, но Марвич медлил.
Тяжко быть вестником несчастья.
Он вздохнул с облегчением, когда звонкий девичий голос ответил, что Вера Александровна в больнице, у мужа.
Марвич позвонил в больницу и узнал, что Лукашин пока без сознания.
На сегодня как будто было сделано все. Поудобнее устроившись в кресле, Марвич прикрыл глаза, пытаясь разложить по полочкам известные факты. Полочек было много, а фактов очень мало. И никакой связи. Почти никакой…
В шесть вечера в дверь заглянул подполковник Пряхин.
— Что, лейтенант, есть что-нибудь новенькое?
— Нет, Николай Павлович, — вытянулся Марвич. — Ничего нового нет. Сижу… думаю.
— Полезное занятие, но на службе без необходимости задерживаться не следует. Дурная привычка, лейтенант, приучает к бесполезной трате времени.
3
Марвич не заметил, как троллейбус дотащился до Советской, — все пытался найти ускользающую зацепку. Как, зачем попал Лукашин в «полосу отчуждения»?
Не успел он вставить ключ в замок, как дверь напротив заскрипела и тоненький голосок пропел:
— Валерочка, а я тебе борщ сварила. Сейчас разогрею и принесу.
Марвич улыбнулся. Неплохо все же иметь младшую сестру.
Катерина не была его сестрой, но так уж получилось, что он заменил ей старшего брата. Родители ее всю жизнь выясняли отношения: то целовались, то били посуду, сегодня разъезжались и делили имущество, призывая соседей в свидетели, а назавтра покупали новый телевизор и три дня сидели перед ним в обнимку, как ангелочки, чтобы на четвертый, ругаясь, уже везти этот телевизор в комиссионный магазин. Заниматься дочерью им было некогда, времени еле хватало на себя, и серьезный соседский мальчик, на которого можно было положиться, пришелся как нельзя кстати. Валера водил маленькую Катерину в детский сад, забирал оттуда, в скандальные периоды Катюша неделями жила у Марвичей, и все школьные годы ее уроки были на Валериных плечах, он даже дважды под видом брата ходил на родительские собрания. Правда, последнее время на Катерину находили какие-то приступы раздражения, могла неожиданно вспылить, ответить грубостью, но он понимал, что десятый класс не шутка, забот хватает.
Узнав, что Марвичи-старшие уезжают на полгода на стройку, Катерина сама вызвалась «приглядеть за Валерочкой» и, надо сказать, выполняла свои обязанности хозяйки весьма пунктуально. Настолько, что Марвич, чтобы не вызывать ее справедливого гнева, даже перестал расшвыривать книги по всей квартире, чего мама не могла добиться за двадцать лет. И теперь, открыв дверь, он первым делом снял туфли и на цыпочках прошел в ванную… Только успел помыться, как появилась Катерина с кастрюлей.