Бледное лицо Лукашиной порозовело.
— Мы, кажется, даром тратим с вами время, юноша. Карты, вино и прочие низменные страсти исключаются полностью. Не было у него времени для подобной ерунды! Не было, потому что еще в молодости Иван Семенович отдал свое сердце двум музам — мне и химии. Так он всегда говорил и очень, представьте, гордился своей ортодоксальностью. Вам понятно?
Марвич невольно улыбнулся.
— Конечно, теперь вам это кажется странным, — отреагировала на его улыбку Лукашина. — Но, если бы вы видели меня лет двадцать назад, вы бы не улыбались, может быть, вы даже позавидовали бы Ивану Семеновичу! Впрочем, и теперь многие женщины могут мне позавидовать. Иван Семенович неизменно вежлив, внимателен, никогда не забудет к празднику преподнести цветы и подарок: я для него — жена и соратник, а этим не каждый может похвастать. У меня только одна соперница в его сердце — химия, и, знаете, какая? Химия сточных вод!
— Какой странный выбор! — не сдержал удивления Марвич. — А что в сточных водах может быть интересного?
Она снисходительно улыбнулась, словно бы забыв на миг о своем горе.
— Без очистки сточных вод человечество в короткий срок захлебнется в собственных отбросах. Да, в сущности, это уже происходит, особенно в странах Запада. А возьмите наш город… Известный вам завод «Каустик» превратил речку Голубинку в сточную канаву. Даже камыш в ней не растет. А стоки эти, между прочим, почти чистый раствор пиперазина — известного средства для лечения гельминтозов у животных; кроме того, он входит в состав некоторых лекарств. Чуть-чуть инициативы, и была бы огромная польза и людям, и всему живому. Вам понятно?
Марвич кивнул.
— И вот Иван Семенович… Дорогой мой Ванюша… — Лицо Лукашиной застыло в привычной маске холодной учтивости, и лишь скорбное выражение глаз выдавало боль. — Это когда еще было… Никто об этой окружающей среде и не думал. Вроде ее и не существовало… А Иван Семенович уже тогда… В молодости он очень резкий был. Непримиримый. Они с директором вместе институт окончили, вместе работали в Омске, вместе сюда приехали. Принимать завод… Директора тоже можно понять: завод пущен, есть план, нужно давать продукцию. А Иван Семенович уперся и ни в какую — вплоть до обкома: пока не будет фильтров, нельзя выпускать антибиотики… Потом он с огромным трудом раздобыл импортные фильтры, наладил методику полярографии, но тут как раз стали выпускать другую продукцию, и они с директором помирились. А то, смешно сказать, даже не разрешал мне встречаться с Сашей, директорской женой, а мы подруги с институтских лет.
— Так что можно считать, что ваш муж, Вера Александровна, был целиком поглощен наукой?
— Вот именно! Он писал книгу, и все в нашем доме было подчинено его вечерним занятиям. Встаем, завтракаем, обедаем — всегда в одно и то же время. После обеда ровно сорок минут сна, и он садится за письменный стол. И так много лет.
— При такой исключительной пунктуальности, вероятно, и на работу он выходил всегда в одно и то же время? И ездил, наверное, по одному и тому же маршруту?
— Да, вы правы. Что бы ни случилось, — а у нас, в сущности, ничего не случалось, — так вот, что бы ни случилось, ровно в восемь часов и пять минут Иван Семенович стоял на пороге с портфелем в руках, целовал меня в лоб и уходил, обязательно проверив, на месте ли ключи. До Советской он доходил пешком, не спеша, за десять минут, потому что в восемь пятнадцать по графику должен подойти тридцать четвертый автобус. На Челюскина пересадка на семерку — и без десяти девять он уже натягивал халат. Он и сам был твердо убежден, и внушал своим сотрудникам, что хороший работник должен быть на рабочем месте за десять — пятнадцать минут до начала трудового дня.
— Что же могло привести его на Омскую, туда, где его нашли?
— Не знаю, друг мой, не знаю. Ничего не могу придумать. — Она прикрыла глаза и вздохнула. — Страшно разболелась голова… Да, кажется, в этот злосчастный день в девять пятнадцать у них в ЦЗЛ должна была состояться конференция. Иван Семенович специально к ней готовился.
5
На завод Марвич приехал за полчаса до перерыва. В приемной директора было полно народа. Конечно, лучше бы не возбуждать любопытство масс и скромненько войти в порядке очереди, но время прижимало.
— Пожарный надзор: насчет хранения взрывоопасных и легко воспламеняющихся веществ. — Марвич протянул секретарше руку с раскрытым удостоверением, и та понимающе кивнула головой.
— Проходите.
Директором завода оказался простецкого вида толстяк в белой рубашке с закатанными рукавами. Он махнул рукой на стул и продолжал кричать в телефонную трубку:
— Мельников! Вы что там, с ума посходили? Талдычишь мне: «Температура! Температура!» Ты — начальник цеха, инженер, тебя в институте учили, как вести процесс при перепаде температуры, вот и тряхни мозгой, разберись. Водой охлаждай, водичкой! Да, да, просто, но надежно! А кондиционеров у меня для вас нет. Нет и не надейтесь!
Он бросил в сердцах трубку на рычаг и повернулся к Марвичу.
— Вот народ! Конец месяца, горим с планом, как шведы, а он надумал цех останавливать! Жарко, видишь ли, режим не по ГОСТу… — Директор вытер лысину мгновенно намокшим платком и переключился: — Слушаю вас, товарищ.
— Я из уголовного розыска, — сказал Марвич. — По поводу несчастья с Лукашиным. Хотелось бы знать ваше мнение о возможных причинах, Ксенофонт Васильевич.
Директор щелкнул переключателем селектора.
— Со мной никого не соединять… — Помолчал. — Ну, какие могут быть причины?! Несчастье, ужасное несчастье…
Он вздохнул, потер рукой замлевшую, видимо, шею.
— Иван Семенович — необычный человек. Многие его поступки трудно понять. Обычных, точнее, средних людей они могут не только удивлять, но и раздражать.
— То есть? — вздернул брови Марвич.
— Видите ли, лейтенант, в любом из нас прослеживается тропка, которой мы придерживаемся, так сказать, личное направление. И видна вязанка сена, за которой гонишься. Одними движет стремление занять лидирующее положение со всеми вытекающими отсюда благами… Цель других — маленькое личное благополучие по принципу: отдай мне мое и немного своего, эта категория прямолинейна, как лезвие ножа… Лукашин ни в одну из этих категорий не вписывается. Ему безразлично, какой пост он занимает, и сколько за это платят, и платят ли вообще. Как решил в институтские годы, что его призвание — спасти от загрязнения окружающую среду — благородная цель, не правда ли? — так и тянет к этой цели прямо и напролом, не сообразуясь с реальными возможностями, иногда даже, скажу по-честному, во вред самому себе… Жаль, нет времени, через пять минут у меня совещание. Вы не могли бы подождать часа полтора?
— Придется, — сказал Марвич, вставая. — Хотелось бы узнать о Лукашине как можно больше. Пока что схожу в отдел кадров, просмотрю личное дело.
…В личном деле были одни благодарности. Это подтверждало, что Лукашин хороший работник, но ничего не могло дать для розыска.
Бесцельно уходило время, хоть вой от досады. На часы поглядывать бесполезно, только трепка нервов.
Марвич направился в заводскую столовую. Дело делом, а с молодых лет наживать язву желудка не стоит.
В столовой все сияло ослепительной чистотой, столы были протерты до блеска, в вазочках ершились салфетки — определенно профком на заводе был на высоте. Очередь, состоящая в основном из женщин, продвигалась медленно — каждая брала на всю бригаду. Марвич пристроился в конце и, стараясь не привлекать к себе внимания, принялся детально изучать висевшее на стене меню. Но мужчин здесь знали наперечет: то и дело он ловил брошенные украдкой лукавые и изучающие взгляды. Вдруг из очереди вылетела с сияющими глазами Катерина. Не спрашивая, схватила за руку, потащила за собой, и вся очередь — десятки глаз — повернулась в их сторону. Какая уж тут незаметность!
Два столика у стены были сдвинуты вместе, за ними сидели шесть девушек в одинаковых голубых халатиках, одна из них призывно махала Катерине рукой.