Катерина усадила его, обставила тарелками и лишь после этого обратилась к подругам:
— Знакомьтесь, девочки, — Валерий. Работает в милиции, сейчас занят важным делом.
Марвич поперхнулся и кинул на нее возмущенный взгляд.
— Вы ищете преступника? — спросила одна из подруг.
— Что вы! — сказал Марвич, принимаясь за скользкие кусочки теста, которые значились в меню как вареники ленивые. — Катюша ошиблась. Я действительно работаю в отделе внутренних дел, но по пожарной части. Проверяю, нет ли опасности загораемости. Вот такие дела…
Катерина улыбнулась, словно невзначай высунула кончик языка.
— Вы его не слушайте, девочки, — затараторила она с невинным видом. — Это он только прикидывается скромным, а на самом деле — герой! Да, да! Неделю назад вынес из огня старушку, через пару дней близнецов — мальчика и девочку, а вчера ему не повезло: в дыму удалось разыскать только одну девочку, остальные жильцы, не дождавшись, выбрались из горящего дома самостоятельно.
— Самое ужасное, — поддержал игру Марвич, — что эту девочку не стоило спасать: насмешница, полная невежда в математике и вдобавок ужасная задавака.
После обеда, когда они всей группой спускались по лестнице, Катерина взяла его под руку.
— Заканчивай свои дела и пойдем вместе. Я буду ждать у проходной.
— Но я скоро освобожусь, а тебе еще работать.
— Сомневаюсь, что ты попадешь к директору раньше чем через два часа, а у меня укороченный рабочий день. По малолетству.
Она оказалась права: совещание затянулось, директор принял Марвича лишь в конце дня. Он устал, мыслями был еще там, на совещании, которое, видно, прошло не так, как хотелось, и потому сейчас говорил отрывисто и не очень связно.
— С Лукашиным мы вместе учились в институте и сюда приехали вместе. Принимать завод… Я — будущий директор, он — начальник ЦЗЛ. Сами понимаете, принять завод — одно дело, а запустить на проектную мощность, так до этого еще плыть и плыть. То недоделано, это не по проекту, а о третьем вообще забыли… А Ваня… то есть Лукашин, с самого начала уперся: вынь да положь ему полярографическую установку, чтобы определять концентрацию биологически активных веществ в сбрасываемых заводом сточных водах. Иначе-де мы речку загубим… А где я ему возьму валюту на эту установку? И ведь какой настырный! Будучи в командировке, попадаю я в аварию, почти год кувыркаюсь между жизнью и смертью, а мой заместитель, человек мягкий, поддался на уговоры Лукашина; вместе они преодолели все трестовские рогатки, разжалобили министра и не только раздобыли полярографическую установку, но и заказали японские фильтры тонкой очистки. А ведь к ним надо целую станцию строить… Выхожу на работу — ужас: банк закрыл кредит, зарплату выдают со скрипом, сырья на одну неделю, а Ваня жмет: давай деньги на оборудование — и никаких гвоздей!.. Ну, помирили нас в горкоме, получили оба по выговору… Тут реорганизация, меняют нам профиль продукции, полярография вместе с японскими фильтрами становится ненужной, и мы… помирились, но прежняя дружба между нами уже не возродилась. Слишком много гадостей наговорили друг другу.
— А кто все-таки был прав? Вы или он?
Директор откупорил бутылку минеральной воды, налил стакан, серебристые пузырьки быстро побежали кверху, и Марвич представил, как они мягкими иголочками покалывают язык. Пить захотелось неимоверно, но директор угостить не догадался.
— Ох, как хочется вам разложить все по полочкам: здесь — белое, там — черное. И никаких компромиссов! Увы, молодой человек, так не бывает… Истина часто балансирует на лезвии ножа, и нож этот — время. Тогда, десять лет назад, был прав я, потому что полярографическая установка была розовой мечтой, несовместимой с реальной действительностью; не о пирожных приходилось думать, а о куске хлеба — в переносном смысле, разумеется. Но вот запустили, отладили производство, и сегодня для нас хлеб — именно эта установка, без нее нельзя наладить выпуск фермента стрептазы, потому что фермент не должен содержать и тысячной доли примесей… Видите, все условно, все относительно. Вы согласны?
— Нет, — сказал Марвич, — не согласен. Впрочем, мое мнение ничего не меняет… Напоследок хотелось бы выяснить: по вашему мнению, враги у Лукашина могли быть?
— Кроме меня — нет, — слабо улыбнулся директор. — Уверен, что не было. Уж я бы знал. У нас коллектив женский, больше суток секреты не держатся.
— И последний вопрос. Могло случиться, чтобы с завода, вернее — со склада, незаметно вывезли что-нибудь ценное?
— Исключено! Сигнализация, охрана, строгий контроль на проходной… Да и что у нас красть? Витамины? Анальгин? Ну, допустим, похитит какой-нибудь ловкач ящик анальгина, так какая с того корысть?
По залитому солнцем двору Марвич шел медленно, день близился к концу, похвастаться было нечем, и все же образ Лукашина прорисовывался более ясно, пожалуй, даже намечалась некая точка отсчета.
6
Жара начала спадать, но в неподвижном воздухе стойко держался запах горячей пыли и полыни. Тополя, прикрывавшие больничную ограду, отбрасывали на мостовую длинные косые тени; полупустые автобусы катились по ним, как по садовой решетке.
Катерина прихрамывала в туфлях на высочайшем каблуке, скорее всего, надетых украдкой от мамы для пущего форса, и Марвич старался умерить шаг, чтобы она не отставала.
— Все-таки не понимаю, — сказал он вслух, но для себя. — С чего вдруг его занесло на Омскую?
— А там когда-то была проходная, — синхронно его мыслям отозвалась Катерина. — Давным-давно. И сейчас, наверное, есть лаз в заборе.
— Очень может быть, — вздохнул Марвич. — Но Лукашину зачем было заходить с тыла?.. Ну ладно, ты подожди здесь, я скоро вернусь.
В холле больные стучали в домино. По телевизору показывали Эрмитаж. В ординаторской никого не было. Развешанные по стенам плакаты с детальным изображением человеческих внутренностей невольно вызывали неприятное ощущение под ложечкой. Он подошел к столу, на котором стоял поднос с чистыми тарелками, горкой аккуратно нарезанного хлеба и двумя кастрюльками. Движимый скорее любопытством, чем пробудившимся аппетитом, поднял крышки. Одна кастрюля была наполовину заполнена остывшей манной кашей, другая — жидким киселем. «Не больно-то главврач заботится о хирургах», — подумал Марвич и в этот момент услышал сзади добродушный голос:
— Не стесняйтесь, товарищ. Берите тарелку, ложку и кладите побольше каши. И киселя тоже.
Глупейшее положение! Вероятно, так чувствует себя схваченный за руку карманник. Оставалось одно: подхватить мысль и развить ее до абсурда. Марвич повернулся и, глянув на вошедшего хирурга, здоровенного парня с рыжей шкиперской бородкой, сказал с грустью:
— Так ведь я не один. Со мною три брата, да дед с бабкой, да Жучка с мышкой.
— Серьезная компания. — подхватил хирург, — одной кашей не прокормишь… Ну хорошо, оставим кашу в покое. Зачем к нам пожаловала милиция?
— Я насчет больного Лукашина.
— А-а, Лукашин… Этот, можно сказать, родился в рубашке. Пулевое ранение легкого, но ни один крупный сосуд не поврежден. Пуля застряла в ребре. Он потерял много крови, открытый пневмоторакс тоже не пустяк.
— А он не говорил, как все это с ним произошло?
— Нет, не говорил. И, боюсь, не скоро скажет.
— До сих пор без сознания?
— Нет, он в сознании. Легкое ему зашили, кровопотерю компенсировали, анестезиологи сейчас чудеса делают, но… Лежать ему в больнице еще не меньше месяца, да и потом неизвестно, как будет.
— Что-то я не совсем понимаю, — сознался Марвич. — Он же, по вашему мнению, родился в рубашке.
— Я имел в виду ранение легкого. С легким будет все в порядке. Но, кроме того, у него серьезное сотрясение мозга, — возможно, ударился головой при падении. Налицо стойкая ретроградная амнезия, а это не шутка.
— Вы бы попроще, — сказал Марвич, морща лоб.