— Ну и сколько же тебе лет в таком случае? — не сомневаясь, что бумага липовая, спросил я.
— А сколь написано, столь, значит, и есть, грамотные люди писали, поди-ка! Много мне лет, милок, — проворчала старуха.
— Так кто же ты, бабушка?
— По специальности, что ли? — переспросила она. — Дак ведьма я. Маленько колдую, привораживаю, кости правлю. Детей вот еще нянчить могу. Тебе случайно нянька не требуется, а?
В раскрытые окна донесся длинный дребезжащий звонок, означавший конец перерыва. Я вскочил со скамейки, торопливо засовывая газету в карман.
— Не требуется, бабушка, спасибо! — крикнул я и побежал через дорогу.
— А может, знакомым кому?.. — с надеждой послышалось вслед.
После обеда работы прибавилось, и только к концу дня без перекуров удалось ее закончить.
Шумная, веселая толпа сослуживцев вынесла меня на улицу. Дойдя до угла, я посмотрел на часы. Торопиться было некуда. И вдруг, вспомнив странную старуху, я остановился и оглянулся. Она сидела на прежнем месте, разувшись. Ее платок был расстелен рядом на лавочке, на платке лежала какая-то небогатая еда.
— А, милок, — обрадовалась старушка, — хорошо, что не забыл про меня. А я вот спросить хотела. Мне бы на вокзал, а то ночь скоро. Там и заночую. Не проводишь?
— Пошли ко мне, бабушка, — предложил я, сам удивляясь собственной доброте.
И старуха согласилась.
— Вот и хорошо, вот и хорошо! — приговаривала она, семеня рядом и заглядывая мне в глаза. — А я тебя не стесню. Бросишь мне какой-нито половичок в углу, да и ладно. А хозяйка у тебя сердитая? — испуганно остановилась старуха.
— Да один я, бабушка, — успокоил я ее.
Моя холостяцкая квартира старухе понравилась. Несмотря на уговоры, сапоги она оставила на лестничной площадке. Ходила по комнатам, шурша толстыми носками, щупала шторы на окнах, осторожно поглаживала телевизор, цокая языком. С удовольствием поела мой немудреный супчик, выпила четыре стакана чаю, раскраснелась.
— Раньше-то нас, милок, много было. На кострах жгли, собаками травили ведьмов. А какой от нас вред, никто толком не знал, — рассказывала бабушка свое житье. — Мне вот еще в молодости в глаз камнем угодили за то, что в церкву зашла. А про замуж и говорить нечего.
Голос старухи звучал монотонно, заученно, и я подумал, что, может быть, она никакая и не сумасшедшая, а просто очень старая, поверившая неизвестно как попавшей к ней бумажке, выдумавшая про себя всякие небылицы, которые со временем стали казаться ей правдой.
— Так что одна я на этом свете, милок, совсем одна. Если в приют не примут, дак прямо и не знаю, что делать, — закончила старушка свою повесть.
— Бабушка, а покажи какое-нибудь чудо, — не подумав, ляпнул я.
Мне стало стыдно за бестактность, но старуха не обиделась.
— Чудо ему подавай! — незлобиво проворчала она. — А я не бог, чтобы чудеса делать, я ведьма. Вот сколдовать что-нибудь могу… — Вытянув вперед костлявые, жилистые руки, она раздельно произнесла какую-то абракадабру.
И массивный сервант плавно отделился от пола и медленно поднялся к потолку. Какие-то мгновения он повисел неподвижно, а потом так же медленно опустился на место. И ни одна посудина не звякнула.
Если бы человеческие волосы и в самом деле имели способность вставать дыбом, они бы встали непременно.
— Как ты это делаешь? — выдавилось из меня наконец.
— Учиться надо, — наставительно сказала бабушка, — всему надо учиться. Однако больше не проси, нельзя нам без надобности нарушать пространственно-временную структуру и классические законы гравитации.
Утром я попросил старуху погостить несколько дней у меня, зная, что ей некуда податься. Она согласилась. Она внесла в мой дом тот уют, который могут внести только старые люди и дети и которого мне, как оказалось, очень не хватало…
— Жениться надо, — каждый вечер приставала ко мне бабушка, и я решился наконец показать ей Ирину.
Мы чинно сидели втроем за столом, разговор клеился плохо. Тогда бабушка принесла из прихожей свой рюкзак, долго копалась в нем, бормоча под нос, и вытащила яркий сверток, в котором оказался джинсовый костюм, о каком Ирина давно мечтала.
— Это тебе, — сказала старуха, застеснявшись.
Со словами «не надо!», «это же безумно дорого!» Ирина приняла подарок. И я понял, что ради меня старуха еще раз нарушила пространственно-временную структуру или что-нибудь в этом роде.
Под каким-то предлогом бабушка зазвала меня на кухню и подала рюмку, в которой была налита темная жидкость.
— Что это? — довольно громко спросил я.
Она замахала руками, зашикала. В рюмке было приворотное зелье, которое я незаметно, чтобы не обидеть старуху, вылил в раковину.
Скоро мы с Ириной поженились. Старуха осталась с нами навсегда, хотя, возможно, кому-то это покажется неправдоподобным. Размышляя по этому поводу, я думаю, что, вероятно, старушка нас всех попросту околдовала. Но, размышляя так, я не вижу ничего плохого в том, что мы теперь заколдованные.
Мы обменяли две наши квартиры на одну, и теперь у бабушки своя маленькая комната. У нас растут дети, которых она пестует. Время от времени у детей появляются слишком дорогие подарки, и тогда я ругаюсь. Бабушка виновато моргает, молчит, поджав губы. И продолжает нарушать классические законы.
Иногда дети становятся непослушными.
— Порчу напуш-ш-шу! — кричит тогда старуха, забывшись.
Дети хохочут, и мне приходится символически браться за ремень.
Дети взрослеют, мы стареем. А наша бабушка все такая же. Она любит посидеть у подъезда со своими товарками. Иногда я замечаю, что подруги у нее со временем меняются, одни умирают, а другие приходят на смену.
Когда-нибудь уйдем и мы. У наших внуков появятся внуки, которых будет нянчить, учить уму-разуму наша бабушка. И, думая так, я спокоен за своих далеких, еще не появившихся на свет потомков.
Вызывают на связь
— Ваш ребенок родился с серьезными отклонениями, — сказала ей акушерка, пряча глаза, — вы имеете право оставить его у нас. Мы определим его в соответствующий интернат.
…Когда человек, говоривший ей много хороших слов, внезапно перестал приходить, когда стало совершенно ясно, что ждать его бессмысленно, избавиться от грядущего ребенка законными средствами было уже невозможно. Но зато не было недостатка в дружеских советах.
Не думая о себе, она выполняла все советы без исключения: глотала, пила, ела какую-то гадость. Однако зародившаяся новая жизнь оказалась настырной и живучей…
— Ребенок мой, и я заберу его, каким бы он ни был, — ответила она врачам, еще не понимая до конца, что ее ожидает. А когда ей принесли нечто орущее, с головой завернутое в пеленки, было уже поздно. Несмотря ни на что, она была человеком слова и в этом смысле могла дать фору многим мужчинам.
У рожденного ею младенца было перекошенное лицо, вывернутые конечности, непропорциональное туловище и множество невидимых внутренних пороков.
С трудом сдерживая ужас и отвращение, она накормила младенца и окончательно почувствовала себя матерью.
Она принесла ребенка домой, и жизнь потекла своим чередом.
Одна за другой шли соседки взглянуть на новорожденного. Конечно, они уже обо всем знали, однако любопытство пересиливало страх.
— Смотрите, что ж, не думаю, что вы сможете его сглазить, если даже захотите, — говорила женщина.
Она отбрасывала занавеску, прикрывавшую кроватку, и любопытные соседки невольно вздрагивали.
А ребенок между тем рос на глазах. Через месяц он вполне отчетливо выговорил: «Ма-ма…» Мать назвала его Костиком. Она с трудом выбрала это имя, тщательно перебрав в памяти имена всех дальних и близких родственников, знакомых и малознакомых. Константинов и Константиновичей среди них, слава богу, не было.
— Мама, — сказал Костик, — нас уже несколько веков подряд вызывают на связь люди Кассиопеи. Неужто ты не слышишь?