— Никто вас не винит, Никифор Савельевич, — Фролов выпрямился, прижал ладонью бумаги.
— Деда, примай! — вновь закричал Егорушка.
Из подпола выметнулась связка копченой рыбы, показался покрытый мучной пылью ополовиненный мешок. Потом Никифор принял от внука какие-то кадушечки, туесы, корчаги, вяленую оленью ногу, завернутую в тряпку.
Бойцы сдержанно заулыбались, зашевелились, отводя и не в силах отвести глаза от снеди.
— Угошшайтесь, товарищи, — Никифор, просительно поглядывая на командиров, волоком подтащил к столу пестерь с кедровыми орехами. — Лузгайте, пока мы с Егорушкой спроворим чего-нибудь горячего. Я ведь свой-то припас ухитрился от есеров утаить. Не густо, знамо, но…
— Нет, нет, спасибо, Никифор Савельевич, — торопливо, но твердо заявил Фролов. — Оставьте продукты для себя! Нам ничего не нужно.
— Дык как же так? — Старик огорченно заморгал. — Я ведь от чистого сердца…
— Нет и нет! — еще тверже сказал Фролов. — Вы лучше помогите нам разобраться и с этим, — постучал пальцем по бумагам, — и с эсерами. Сможете?
— Как не смогу? — Старик обиженно передернул плечами. Подошел к столу, опустился на табурет. — Доверял мне товарищ Лабутин. Потому как я и при бывшем хозяине, господине Астахове, и при колчаках, и при вашей, Советской то исть, власти здеся обретался. Так что местную жизнь и всю округу, как отче наш, знаю… — Увидел внука, который растерянно топтался около извлеченного из подполья провианта, велел ему: — А ну, Егорий, дуй единым махом на улицу, давай сигнал орде — свои пришли!
Егорушка заулыбался, сорвался с места. И скрылся за дверью.
— Дык чем интересуетесь, товарищ начальник? — повернулся Никифор к Фролову.
— Прежде всего меня интересует банда, — Фролов аккуратно переставил на край стола чашу с икрой и сухарями, сдвинул бумаги отчетности. — О хозяйственных делах вы потом поговорите с временным представителем Советской власти в Сатарово, который здесь и комендант, и ревком в одном лице, — кивнул на Латышева.
Тот уже изучал, серьезно и сосредоточенно, записи деда Никифора.
Старик, услыхав, что этот розовощекий мальчик с белыми бровками отныне его начальник, приоткрыл в изумлении рот.
— Значит, так, — Фролов деловито перебросил на колени полевую сумку, достал из нее карту. — Начнем с того, сколько их было.
— Есеров-то? — Старик исподтишка взглянул на Латышева. — Докладаю: тридцать душ вместе с самим Арчевым, две больших лодки-дощаника, три лошади, три пулемета «максим». Все!
— С нашими данными совпадает… И куда же они, по-вашему, двинулись? Сюда? — Фролов провел ногтем вправо от речной развилки. — К Сургуту? Чтобы уйти на восток?
— Не, не, вверх по Оби оне не пойдут! — решительно помотал головой, возражая, Никифор. — Лошади обезножели и тащить дощаники супротив течения навряд ли смогут. — Навалился грудью на стол, решительно провел пальцем по нижнему течению Оби. — Я думаю, оне в Березово подались. Идтить намного легче вниз по воде. Можно под парусом, можно на гребях. И лошади отдохнут… Окромя того, похвалялись, что в тамошнем уезде их ждут единомышленники. Баяли, быдто все еще власть тама ихняя. Врут, поди?
— Врут! — уверенно заявил Латышев, не отрываясь от бумаг.
— А не могли они в притоки свернуть? — спросила Люся.
— В притоки? — удивился старик. — Нашто? Чтоб в капкан залезть? Опять же надо назад вертаться, а тута вы и поджидаете… — И смолк, задумался, припоминая что-то. — Хотя погодь, погодь. Арчев меня все про Ефрема Сатарова выпытывал: где, дескать, его юрта? А стойбище-то Ефрема-ики здеся вот, — поползал взглядом по карте, уверенно ткнул в синюю жилочку реки.
— Назым, — прочитал Фролов. — Совсем рядом.
— А Ефрем-ики — это кто? — поинтересовалась девушка.
— О-о, — Никифор закатил глаза. — Это наипервейший человек у тамошних остяков. Старшой… Шибко древний род. В давние времена пращуры его тутошним местом владели, оттого и прозывается Сатарово.
— Ну, сюда они не полезут, — пошарив взглядом по верховьям Назыма, решительно заявил Латышев. — Даже если вздумали на север по суше пробираться. Без проводника — самоубийство. Дебри, топи.
— Проводник-то у них имеется. Хороший проводник, — Никифор хмыкнул, почесал, скривившись, щеку. — Кирюшка Серафимов, аспид. Ране-то он у Астахова разъездным прикащиком служил. Поганый человечишко — пройдоха, жулик, страмник, не приведи господь. Но Югру знает, как хозяйский чулан. Всю тайгу облазил, с каждого ордынца по семь шкур спустил…
— Что это вы все время «ордынцы» да «ордынцы»?! — возмутилась Люся, и синие глаза ее стали темными от гнева. — Неужели местных жителей нисколько не уважаете? — Она в раздражении шлепнула по столу книгой, которую все еще держала в руке.
— Виноват, привык, — старик смутился. — Оченно уж историей края интересуюсь. — Потянулся к книге, мягко, но требовательно вытянул томик из пальцев девушки. Погладил переплет. — Семена Ульяновича Ремезова вот на ночь заместо священного писания читаю…
— Орда идет! — раздался снаружи вопль Егорушки.
Чоновцы сгрудились у окон. Поднялись и сидевшие за столом, глянули на улицу поверх голов бойцов.
Сквозь редкий сосняк у подножия горы пробирались, то уплотняясь в слитное пятно, то растягиваясь, ханты. Мелькали за желтыми стволами деревьев синие, зеленые, коричневые летние малицы и саки, серой массой шевелилось небольшое оленье стадо. Впереди торопливо вышагивал невысокий кривоногий старик в облезшем, клочковатом кумыше.
— Стой, стрелять буду! — срывая голос, пронзительно закричал Матюхин. Вскинул винтовку. — Кто такие?!
— Да свои это, нашенские, тутошние! — Егорушка запрыгал вокруг часового.
— Цыц, пескарь! — Матюхин взмахнул в его сторону винтовкой и опять грозно закричал хантам: — Не подходи, замри на месте!
Но его уже окружили, загалдели, закричали безбоязненно:
— Начальника давай!.. Где командира? — Оглянулись на высыпавших из дома чоновцев, сбавили тон, но от Матюхина не отстали. — Зови давай командира!
— Замолкни, орда! — выскочив на крыльцо, фальцетом выкрикнул старик Никифор и даже бороденкой затряс, сапогом притопнул для грозности. Увидел краем глаза лицо Люси, появившейся вслед за Фроловым и Латышевым, поперхнулся. — Тихо! — приказал уже не так решительно, но все еще делая свирепое лицо.
Ханты отхлынули от часового. Обступили крыльцо, засмеялись:
— Чего больно орешь, Никишка-ики? Шибко страшно, думашь?.. Не-е, не страшно. — И еще пуще загалдели, замахали руками, глядя недовольно, гневно то на Фролова, то на Латышева, то на Люсю. — Пошто, командира, нас опять обижают?.. Пошто русики речных людей грабят? Што ли, как купец Астаха, стали? Отвечай, красные штаны!
— Люся, переводи, — шепнул Фролов и, когда девушка кивнула, заговорил негромко, даже глуховато: — Дорогие товарищи местные жители! Никакой речи о старых порядках быть не может. — И повысил голос: — Старые порядки хотели восстановить враги трудового народа! Они подняли кулацко-эсеровский мятеж, чтобы уничтожить завоевания революции, но мятеж этот уже подавлен. — Сутуловатый Фролов выпрямился, расправил плечи. Люся наморщила лоб, потерла пальцами висок, споткнувшись на словах «эсеровский» и «революция», и дала их без перевода. — Правда, отдельные банды уползли в тайгу, — продолжал Фролов. — Уползли, чтобы грабить. Но мы настигнем этих недобитков и уничтожим! Больше вас никто обижать не будет. А чтобы вам жилось спокойно, пока не поймаем Арчева, оставляем здесь десять человек во главе с товарищем Латышевым. — Положил ладонь на плечо юноши. — По всем вопросам — к нему…
Ханты, молча, настороженно слушавшие Фролова, зашевелились.
— Когда тороговать станешь? — спросил, выступив на шаг, кривоногий старик. — Начальник Лабутин шибко правильно тороговал. Хорошо будешь — хорошая власть. Плохо — плохая власть. Чего привез тороговать?