— Бабочка Брэдбери... бабочка Брэдбери, — пропел, посмеиваясь, Юрий Иванович. — Неизвестно, куда тебя мои советы заведут и что из этого получится.
Он не спеша пошел по тропке к пыльно-зеленой стене акации, за которой — стоит перебраться через дорогу и еще один ряд кустов, — речка.
— Ну а космос? — почти без надежды буркнул за спиной Юра. — Вы же знаете, что я пишу научно-фантастическую повесть.
Юрий Иванович вспомнил эту повесть, в которой не очень умело была скомпилирована «Аэлита» Толстого. Беспомощная повесть.
— Можешь выкинуть ее на помойку, — деловито посоветовал Юрий Иванович. — Спутник запустят уже в этом году, а у тебя...
— В этом? — ахнул Юра, обежал Юрия Ивановича, заглянул ему в лицо. — А дальше?
— Мы первыми полетим в космос, первыми выйдем в него, — важно перечислял Юрий Иванович, но опять вспомнил о непредсказуемости того, чем обернется это знание для Юры, и прикрикнул: — Никаких вопросов! Все! Замолкни!
Он, пыхтя, пролез сквозь брешь в зарослях акации и, полуспустив от жары пиджак с плеч, перешел ухабистую, с окаменевшей грязью, дорогу.
— Одно могу сказать, — добавил брюзгливо, не поворачивая головы. — Первыми на Луну высадятся американцы.
— Американцы?! — Юра чуть не задохнулся от возмущения и неверия. — Это еще почему? Врете!
— У нас другой подход. Мы будем изучать ее автоматами. И ракету туда первыми запустим. Так что приоритет наш.
Юрий Иванович уже обогнул густой кустарник на берегу, вошел на стертые доски щелястого моста и, старательно наступая на отполированные ногами скобы, побрел по нему. На середине остановился, навалился грудью на потрескавшийся, серый и теплый брус перил, уставился задумчиво в реку. Мерно и лениво шевелилась черная над глубокими местами вода, изредка открывая изумрудно-зеленые лохмотья водорослей, облепивших сваи; визжали, мельтешили, играя в «догонялки», мальчишки, и сверху хорошо было видно их ушедшие ко дну, расплывчатые и колеблющиеся бледно-желтые тела. Все пацаны казались худыми и нескладными: то ли оттого, что, ошалело выскочив на берег, они сжимались, ежились, пританцовывая, то ли действительно были заморышами по сравнению с долговязыми мускулистыми акселератами будущего.
Юра пристроился рядом. Тоже навалился на перила, сплюнул в воду.
— Да, жалко, — вздохнул Юрий Иванович. — В наше время Нелета обмелеет, и купаться тут станет невозможно. Построят на этом месте красивый бетонный мост, но он будет по существу над оврагом.
Юра не ответил. Сосредоточенно сдвинув брови, думал о чем-то.
— Самой горячей проблемой в наше время станет защита так называемой окружающей среды, — грустно продолжал Юрий Иванович. — Ты вот, помню, на экзамене по ботанике с жаром рассказывал о великом плане преобразования природы, а мы заговорили о великом плане защиты ее.
— А когда американцы на Луну высадятся? И как их фамилии? — перебил Юра.
— На Луну? — удивился Юрий Иванович. И вдруг со стыдом обнаружил, что не знает ни год, ни фамилии. Один астронавт, кажется Армстронг, однофамилец некогда любимого трубача Луиса-Сэчмо, а другой? А дата? Четвертое октября пятьдесят седьмого года, двенадцатое апреля шестьдесят первого запомнились намертво, а вот человек на Луне... — Мы договорились: никаких вопросов!
— Зачем же вы тогда вообще про американцев говорили? — обиженно хмыкнул Юра. — Одно можно, другое — нельзя.
— Затем, что знаю: ты никогда никому не скажешь, что первыми на Луне будем не мы. Побоишься, — уверенно заявил Юрий Иванович. — Эта информация останется в тебе, а значит, не повлияет...
— Здоров, Бодрый! Скупнуться приканал?
Юрий Иванович повернул голову.
Худосочный парень в длинном, чуть ли не до колен, мятом сером пиджаке панибратски хлопнул Юру по плечу. Тот вздрогнул, испуганно распрямился, глянул на него заискивающе, потом — виновато — на Юрия Ивановича.
— Да нет, Цыпа. Я так.
Цыпа! Черная, несмотря на жару, кепка-восьми-клинка с микроскопическим козырьком натянута почти на глаза, хромовые сапоги, изжеванная, расстегнутая рубашка, тельняшка под ней.
Юрий Иванович почувствовал, что опять, как и много лет назад, сдавило сердце от ненависти и омерзения, как стало тяжело и душно в груди. Он развернулся, посмотрел в упор в лицо этой страшной шпане своей юности. Ничего особенного — болезненно-бледный, с нечистой, в точечках, кожей. В памяти он остался более зловещим. И все же Юрий Иванович невольно сжался, испытал нечто вроде озноба — сработал давний страх и отвращение к этому полураскрытому рту с мокрыми губами, к этой белесой челке, к этим глазам — пустым и равнодушным, словно у вареной рыбы.