— Помню, — Юра совсем перестал улыбаться, даже натянуто. — У Лидки встречаемся.
— Можно проводить тебя?
— Я не пойду! — отрубил Юра.
— Не изрекай, а главное — не делай глупостей. Ты обещал Владьке, обещал его матери. Старайся не быть трепачом, — Юрий Иванович говорил вяло, будто нехотя. Помолчал и добавил с неожиданной для самого себя грустью: — Кроме того, как ни крути, вы встречаетесь действительно в последний раз. Десять лет жили, худо-бедно, но вместе... Это будет вспоминаться, поверь, — и, убоявшись, что выглядит или нравоучительным, или сентиментально-смешным, закончил грубо: — Не ломайся! Я не хочу, чтобы ты ради меня корчил из себя жертву.
— Не кричите! — так же резко ответил Юра. — Это вы жертва, а не я. Не поняли, что ли? У вас все позади, у меня — впереди...
— У тебя впереди я! — привычно, не особенно-то и вдумываясь в эти слова, заметил Юрий Иванович.
— Исключено. Не дождетесь, — сдерживая себя, постарался как можно спокойнее ответить Юра.
И все-таки реплика Юрия Ивановича испортила ему настроение. Он, ссутулившись, наклонившись вперед, словно боролся со встречным ветром, пошел вверх по улице. Юрий Иванович, посмеиваясь, посматривая по сторонам, двинулся следом.
Юра поджидал его у входа в скверик напротив церкви — там утром ошеломленный Юрий Иванович на цыпочках крался к своему дому.
— Хорошо, я пойду, если вы считаете нужным, — глядя в сторону, сказал юноша. — При условии — вы отправитесь со мной!
— Ни за что! — Юрий Иванович понимал, чего стоило предложить такое: наверняка Лидка упросила мать уйти, чтобы одноклассники веселились без помех, а тут явится Бодров со стариком. Вот так номер! — И не выдумывай. Я поброжу по городу, а потом мы встретимся...
— Еще чего! — возмутился Юра. — По городу, ха! Нечего по нему ночью бродить, — и Юрий Иванович догадался, что тот боится за него из-за Цыпы. — Я тоже тогда не пойду.
— А-а, была не была. — Юрий Иванович махнул бесшабашно рукой. — Ты ведь ночуешь сейчас в сарайчике. Давай я тихонько прокрадусь туда и буду тебя ждать?
— Идея, — обрадовался Юра, но тут же сник. — Только...
— Мать не догадается, я буду тише мыши, — опередил Юрий Иванович и почувствовал, как опять заныло, заболело сердце. — Шагай вперед!
Они прошли сквериком, миновали дерево, возле которого Юрий Иванович нынче затравленно озирался, пролезли в дыру, и опять Юрий Иванович был близок к обмороку — в кухне дома его детства горел свет и даже скользнула один раз по занавеске неясная тень.
— Дома, — почему-то шепотом сказал Юра. — Значит, так, когда я зажгу в комнате свет, идите смело в сарай. Пока мать расспрашивает меня да поздравляет, — он усмехнулся, — вы вполне устроитесь.
Юрий Иванович крадучись подошел к калитке, вцепился в ручку и замер.
Вспыхнул в комнате свет. Юрий Иванович рванул калитку, быстро шагнул во двор и чуть не упал. В грудь ему с силой ударились собачьи лапы, теплый язык обслюнявил лицо, и Юрий Иванович, отшатнувшись, увидел блестящую шелковистую шерсть, восторженно приподнятые пятнышки над глазами пса, радостный оскал.
— Тихо, тихо. Молодец, умница, — зашептал Юрий Иванович и вспомнил кличку. — Место, Рекс!
Ухоженный, барственного вида сеттер отскочил, упал на спину, перевернулся. Поскуливая, заюлил, заизвивался вокруг ног, заколошматил по воздуху хвостом. «О, господи, вот чудо-то! Узнал безоговорочно. — У Юрия Ивановича защекотало в глазах, запершило в горле. — Как он, бедный, не сошел с ума, когда любимый Юра раздвоился...» — а сам уже тяжело и неуклюже подбежал к сарайчику, распахнул дверь и ввалился внутрь. Вытер лицо, привалился к стене, чтобы отдышаться. Заранее пугаясь, что опять накатит расслабляющее, обезволивающее воспоминание, открыл глаза и сразу узнал в тусклом свете маленького оконца железную кровать, заправленную голубым одеялом, стол с керосиновой лампой, табурет, карту мира на стене, но, оказалось, все выглядит незнакомым, чужим.
Снаружи изнывал, плакал Рекс.
— Ну-ка, на место. Я вот тебе! — зашипел, затопал Юрий Иванович.
Пес стих. Юрий Иванович осторожно приоткрыл дверь, увидел, как уходит собака, опустив понуро голову, и сразу потерял ее из виду — перевел взгляд на веранду, освещенную голой яркой лампочкой, на перила с тонкими балясинами, на темные кружевные спирали вьюнков, которые стыдливо, робко тянулись вверх по невидимым отсюда нитям. Сеттер подошел к крыльцу, оглянулся виновато на сарай и, встав передними лапами на ступеньку, вытянулся в неудобной, напряженной позе.