— Представьте, господа, они, мой друг адмирал и н а ш сегодняшний именинник, — посол добродушно склонил перед Владимиром седую гриву, — старые знакомые и, так сказать, соплаватели по «Абердину». Вот она, солдатская скромность! — И хотя последняя фраза о скромности была совершенно, как подумал Владимир, «не пришей кобыле хвост», глаза дипломата выдавали старого интригана из тех, что способны стравить собутыльников просто ради собственного удовольствия. — Правда, мой атташе уверяет, что между вами были какие-то недоразумения? — На лице посла светилась каждая морщинка.
— Стоит ли вспоминать о них в такой день? — Атташе, краснощекий мужчина в чине кептена, с сигарой во рту, делавшей его похожим на Черчилля, забеспокоился: — Надеюсь, недоразумения исчезли, и вы, как положено союзникам и собратьям по оружию, подымете бокалы за нашу общую победу.
Маскем натянуто улыбнулся. Одними губами. Неприязни не скрывал, хотя и не выпячивал. Выслушал посла, выслушал кептена, склонил седую породистую голову с аккуратным прибором и, слегка приподняв бокал, сухо поздравил «мистера Арлекина» с наградой.
Никто из присутствующих, и это естественно, не слышал об этом имени капитан-лейтенанта. Как говорится, для этого не было повода. Заметив на лицах понятное недоумение, тем более, Владимир молчал, Маскем добавил с оттенком пренебрежения, что «экстравагантность, гм... псевдонима, неким образом согласуется с тем фокусом, что имел место на фрегате «Черуэлл», и поистине изумляющей осведомленностью наших славных союзников, — (корректные поклоны послу и атташе), — с т о й стороны Атлантики о событиях на крейсере, где я держал флаг начальника конвоя».
Адресовав этот витиеватый и туманный комментарий американцам, повернулся к советским дипломатам и капитан-лейтенанту:
— За вашу удачу, господин Арлекин! — Адмирал вторично приподнял бокал и ждал того же от капитан-лейтенанта.
— На крейсере, помнится, вы признали за мной право считаться европейцем, в вашем понимании, естественно, — Владимир говорил хотя и негромко, но медленно и отчетливо. К ним начали прислушиваться. — Не знаю, как поступают в подобных случаях н а с т о я щ и е европейцы, но я, славянин, не пью со своим палачом даже за удачу, ибо его удача — мое поражение.
Лицо Маскема покрылось пятнами и вдруг побелело, как некогда на «Абердине».
— Предлагаю выпить... — Арлекин повернулся к американцам: — Удача — это случайность. Выпьем за неизбежное и закономерное: за победу над фашизмом любого вида и любой национальности.
Атташе, капитан третьего ранга, сжал локоть Арлекина: мол, сбавь обороты, сердечный!.. — но крохотный дипломатический спектакль уже приблизился к финалу. Маскем внешне вроде бы никак не проявил своего неудовольствия. Рывком задрал подбородок и как бы стал еще прямее. Стоял так несколько секунд, взирая перед собой совершенно оловянными глазами, вдруг развернулся и зашагал к дверям, продолжая сжимать в кулаке бокал с коктейлем.
Седоголовый янки-посол пожал плечами, допил виски, улыбнулся и раскланялся, сославшись на дела. Кептен погасил сигару, сунул ее в футляр и достал алюминиевый портсигар — обычную поделку флотских умельцев с изображением крейсера на крышке.
— Мне подарили его в Мурманске ваши парни. Смею надеяться, что, хорошо зная их, знаю и русских вообще: вы — надежные и порядочные люди. Поэтому открою вам — только вам, понимаете? — небольшой секрет.
...Кептен знал историю капитана «Заозерска», так как интересовался точными сведениями о каждом караване. Особенно копался, досконально и въедливо, в причинах неудач, добросовестно суммируя каждую мелочь. Формировался новый конвой, поэтому требовался тщательный анализ предыдущих ошибок. Это далеко не праздное любопытство стало причиной встречи кептена и адмирала Маскема.
— Я получил красочное описание всех перипетий злосчастного похода. Адмирал не в лоб, но исподволь, намеками и недомолвками давал понять, что во всех неудачах виновны «тихоходы», лишавшие маневренности корабли эскорта, и, безусловно, громадное преимущество немцев в воздухе, усиливающиеся с каждым днем удары субмарин. Конечно, адмирал ни словом не упомянул о русском танкере, брошенном, в сущности, на произвол судьбы, как не упомянул о собственных промахах и ошибках. От этого, от невыгодных деталей, он ловко уходил, поэтому впервые о «Заозерске» и его капитане я услышал в Адмиралтействе во время случайного разговора о роли крейсера «Абердин» в организации обороны каравана. В том смысле, что капитан танкера обязан крейсеру своим спасением. Об этом, конечно, говорили мимолетно, как о незначительном факте, но я дивился, что Маскем не упомянул столь выигрышной детали, в лучшем свете рисующей и его самого, и его подчиненных. Повторная встреча с адмиралом и вроде бы невинный вопрос о русском моряке вывели его из равновесия. Маскем утратил невозмутимость. Сначала обвинил чуть ли не весь белый свет в некоей предвзятости, потом раздраженно заявил, что «все эти вопросики, основанные на чьей-то болтовне, не что иное, как происки злопыхателей, а также, поверьте мне, красных и комми, которые всегда готовы оболгать честного офицера». Стоит ли рассказывать, что во мне заговорило настоящее любопытство: что-то ведь скрывается за этим?!